© Д. И. Ермолович, 2011 г.

ОТКРЫВАЯ МЮЛЛЕРА

До последнего времени о Владимире Карловиче Мюллере, авторе всенародно признанных и популярных словарей, ничего не было известно: он был незаслуженно забыт всеми университетами и издательствами, которым отдал много лет беззаветного служения и труда. Не сохранилось даже его портрета. Между тем, если мы ценим наследие, оставленное нам этим человеком, нам не могут быть безразличны его жизнь и творчество. Он заслуживает нашей благодарной памяти. Письма, присланные на сайт, свидетельствовали о том, что эту точку зрения разделяют и другие коллеги.

Я поставил себе задачей узнать больше о Мюллере, его профессиональной деятельности, научных подходах и взглядах. Да и вообще о том, как сложилась его жизнь. Для этого потребовалась работа с архивами документов и писем. Результатом этой работы стал очерк, который первоначально предполагалось разместить в переводческом журнале «Мосты» вместе с неопубликованной статьей самого В.К. Мюллера, рукопись которой была мною обнаружена. Однако издательство «Р.Валент», выпускающее журнал, предложило мне издать эти материалы отдельной брошюрой. Выход этого издания совпал к круглой датой – 70-летием предполагаемой даты смерти Владимира Карловича, которая, судя по всему, пришлась на декабрь 1941 года, начало первой блокадной ленинградской зимы.

Ниже публикуется текст очерка.

Слова из другого мира

«Составил проф. В.К. Мюллер» – эта строчка с учёным званием, инициалами и немецкой фамилией врезалась в мою память с раннего детства. Она стояла чуть ниже заголовка на титульном листе нашего семейного «Англо-русского словаря» издания 1943 года. Больше четверти века пухлый томик «Мюллера» всегда находился где-то под рукой – стоял на ближней полке или лежал на столе: им постоянно пользовались. С этим словарём учились английскому сначала моя мама в институте, потом сестра, занимавшаяся английским с учительницей-репетитором, а потом и я.

У меня репетитора не было, но с дошкольного периода, когда я еще читал только по-русски, не зная букв латинского алфавита, я любил листать и изучать эту книгу без особой цели, из любознательности. Она была не похожа на другие: на первых же ее страницах встречались россыпи странных, непривычных слов. Они сопровождались пояснениями, но ничуть не теряли от этого своей загадочности. Запомнились, например, «абак (счёты)» и «абака (манильская пенька)».

Эти слова тем более интриговали меня, что я не находил их в другом моем периодическом чтении – словаре русского языка С.И. Ожегова 1952 года. Там было тоже много интересного, но в целом всё было привычно. Не возникало такого, как от «Мюллера», волнующего ощущения, что ты окунаешься в другой, экзотический, едва ли не параллельный мир. Тут – армяки, артели и аршины, там – абаки, агавы и абиссинцы. И, кстати, только «Мюллер» перекидывал какие-то узкие мостики между двумя мирами. Из него, например, я узнал, что западная Агата и русская Агафья – это, на самом деле, одно и то же имя, так же как Марта и Марфа, Теодор и Фёдор. К слову сказать, в «Мюллере» вообще было немало интересных собственных имен, тогда как в «Ожегове» их не было совсем.

В 1969 году наш экземпляр «Мюллера» ушел на пенсию: в тот год я поступил в институт и приобрел в магазине новенький том в плотном ледериновом переплете. Это было стереотипное издание с седьмого, исправленного и дополненного издания 1961 года, осуществленного под редакцией Е.Б. Черкасской. Новый «Мюллер» был, конечно, полнее старого: в нем значилось уже не 60, а целых 70 тысяч слов. Бумага была белее, шрифт крупнее. Но по формату этот словарь был вдвое массивнее старого, им было не так удобно пользоваться. Новый словарь уже намного реже снимали с полки, тем более что в институте нас, студентов, учили прибегать в первую очередь к толковым, а не переводным словарям английского языка. Ну, а в 1972 году и этот «Мюллер» уступил место двухтомному БАРСу на целых 120 тысяч слов. (Если быть точным, то текст мюллеровского словаря стал частью БАРСа, растворился в нем.)

А осенью 1970 года мне, тогда восемнадцатилетнему студенту, выпала редкая удача. После занятий я любил обходить букинистические магазины в центре Москвы, где подолгу торчал в отделах со старыми словарями. И вот однажды в магазине на Петровке мое внимание привлёк появившийся на полке старый томик с надписью на корешке: «Русско-английский словарь». Получив от продавца словарь в руки, я прочитал на титульном листе: «составили проф. В.К. Мюллер и проф. С.К. Боянус, 60 тысяч слов, Москва, 1937 год». На последней странице стоял штампик с ценой – 2 рубля 50 копеек. Это была не такая малая цена для книги по тем временам, но я, не раздумывая, побежал в кассу. Там случилась неприятность: всех моих денег, высыпанных на блюдечко кассира, оказалось на десять копеек меньше. Выручил меня молодой продавец. Увидев, как кассир возвращает мне мои монеты, он подозвал меня и сказал: «Молодой человек, а возьмите у меня десять копеек». Умирая от стыда за то, что оказался чуть ли не попрошайкой, я принял у него этот гривенник и благодаря ему стал счастливым владельцем «Русско-английского словаря» Мюллера и Боянуса – подлинной библиографической редкости.

Я не знаю, как звали того молодого продавца, где этот человек теперь и прочтёт ли он когда-нибудь эти строки. Но я помню его и хотел бы выразить ему огромную благодарность за его понимание и доброту. То, что этот словарь попался тогда мне на глаза, было моим везением, а то, что он вообще оказался на прилавке магазина, было почти невероятной случайностью. Почему это так, я объясню ниже.

Палочка-выручалочка

Этот словарик стал моим самым любимым и верным помощником в профессии. Благодаря удачной компоновке словарных статей он, несмотря на малый формат, вмещал огромное количество слов и примеров. В моей ранней переводческой карьере – в годы, когда еще и в проекте не было никаких ноутбуков, смартфонов и айпэдов – этот словарь сыграл практически ту же роль, какую сегодня играет современный планшетник или наладонник с загнанным туда электронным лексиконом. Отправляясь на переговоры или в поездку, где надо было переводить последовательно, я обязательно клал этот компактный словарь в небольшую сумку, а то и в карман плаща или пальто, и во время работы держал его при себе. Когда возникали терминологические трудности, улучить десяток секунд для того, чтобы посмотреть в «Мюллере и Боянусе» нужное слово, было лишь делом техники.

Компактный, но подробный, словарь Мюллера и Боянуса успешно выполнял роль нынешнего планшетника с электронным лексиконом

Словарь много раз выручал меня в критических ситуациях. Не представляю себе, что бы я без него делал, и не понимаю, как выкручивались без такого замечательного помощника другие переводчики (а среди моих знакомых ни у кого ничего подобного не было). Я часто мысленно обращался к его авторам со словами благодарности и недоумевал, почему такие хорошие словари больше не выпускаются. Русско-английский словарь А.И. Смирницкого, который издавался с послевоенных лет до конца советского периода, имел много достоинств, но был слишком громоздок, да и страдал многочисленными пробелами словника.

Мюллер как бренд

Став впоследствии сам лексикографом, я познакомился со многими сложностями и нюансами этой науки и смог в полной мере оценить, какие неимоверные и, скажем прямо, подвижнические усилия необходимы для того, чтобы сделать хороший словарь. Такой словарь, которым все будут пользоваться, который будет нравиться людям, который будут знать по имени его автора.

Ушла советская эпоха, в которую каждый тип словаря был представлен только одним произведением, а необходимые переводчикам словари периодически попадали в разряд дефицита. Сегодня к услугам изучающих иностранные языки и переводчиков множество разнообразных словарей, как толковых, так и двуязычных. Но популярность имени Мюллер по-прежнему огромна – оно знакомо практически каждому образованному человеку в нашей стране и стало, по сути дела, неофициальным брендом. Ценность этого бренда настолько реальна, что немалое число «деловых» людей решили обратить ее в звонкую монету.

Начиная с 90-х годов XX века имел место настоящий бум в издании словарей, приписываемых В.К. Мюллеру, – и англо-русских, и русско-английских, и объединённых. У них были разные названия, чаще всего включавшие слова «Новый» и «Большой», а в аннотациях утверждалось, что они якобы «существенно исправлены и дополнены». Всё это неправда. На самом деле читателям подсовывали сканированные воспроизведения старых словарей со сляпанными на скорую руку косметическими дополнениями, а часто и без таковых.

В этих грубых, неряшливых поделках не осталось и следа от научных принципов и правил лексикографии, на которых зиждутся подлинные труды В.К. Мюллера. Достаточно сказать, что в этих «словарях» отсутствовали ударения и буква ё, грамматические и стилистические пометы, необходимые пояснения к значениям слов, условные символы, знаки фонетической транскрипции – короче говоря, всё то, что вызывает ошибки у программы распознавания сосканированного текста. А на титульных листах указывались заведомо ложные сведения об объёме: так, один и тот же опус под названием «Большой англо-русский и русско-английский словарь Мюллера», содержащий не более 45 тысяч вокабул в каждой из двух частей, одним издательством был подан как включающий 200 тысяч, а другим – аж 450 тысяч слов.

Занимались этим подлогом (и, боюсь, занимаются до сих пор) неспециализированные издательства. Паразитируя на имени знаменитого лексикографа, они стремились заработать деньги на неискушённых людях, помнящих, что словарем Мюллера пользовались их мамы и бабушки. Увы, неспециалисты ведь не отдают себе отчета в том, какую грубую подделку им пытаются всучить сегодня под этим брендом. Как выяснилось, не понимают этого даже некоторые из тех, кто переводит сам и занимается подготовкой переводчиков.

Неоплаченный долг

Констатируя эту ситуацию в одной из недавних статей [1], я писал, кроме прочего, о том, что мы – переводчики и лексикографы – в большом долгу перед Владимиром Карловичем Мюллером. Автор всенародно признанных и популярных словарей заслуживает нашей благодарной памяти. Если мы ценим наследие, оставленное нам этим человеком, нам не могут быть безразличны его жизнь и творчество. Отклики на мою статью, присланные на персональный сайт, свидетельствовали о том, что эту точку зрения разделяют и другие коллеги.

Я поставил себе задачей узнать больше о Мюллере, его профессиональной деятельности, научных подходах и взглядах. Конечно, многие выводы можно сделать из анализа самих его словарей, но это будут косвенные умозаключения. Интересно узнать, как автор сам формулировал свои позиции, как он пришел к ним, что заставило его вступить на труднейшую и неблагодарную стезю лексикографа. Да и вообще, как сложилась его жизнь.

О самом авторе мне был известен лишь один факт. Еще школьником я прочитал статью в журнале «Костер», издававшемся в Ленинграде, где упоминалось, что профессор Мюллер скончался во время Великой Отечественной войны в период блокады города. И это было всё. Биографических данных о лексикографе не было ни в одном из изданий его словарей, ни в каких-либо справочниках или энциклопедиях.

За последние десять-пятнадцать лет мы привыкли к тому, что почти любую необходимую справку можно навести в Интернете. Велико же было мое удивление, когда обнаружилось, что и там о Владимире Карловиче Мюллере нет практически никаких сведений! Сайт www.biografija.ru указывает только год его рождения – 1880, воспроизводя краткую справку из словаря С.А. Венгерова, где о Мюллере сказано, что он «лектор английского языка Московского университета, статский чиновник» [2].

Краткие упоминания о В.К. Мюллере удалось обнаружить лишь в двух опубликованных мемуарных источниках: автобиографической статье Д.С. Лихачева «О себе» и «Книге воспоминаний» И.М. Дьяконова. Цитаты из этих книг я приведу далее, а здесь отмечу, что оба автора упоминают о Владимире Карловиче как об одном из педагогов Ленинградского университета, который в 1920-е годы читал там лекции по истории английского языка и вел семинары по Шекспиру.

В 1993 г. петербургское издательство «Гангут» издало повесть В.К. Мюллера «Пират королевы Елизаветы». Эта повесть, а точнее популярно-исторический очерк, рассказывает о жизни и путешествиях сэра Фрэнсиса Дрейка, английского пирата и адмирала, жившего во второй половине XVI века. Она написана по дневникам и воспоминаниям соратников и современников Дрейка. Такие первоисточники были, конечно, недоступны советским ученым-гуманитариям в 20-е–30-е годы прошлого века, когда их почти не выпускали за границу. Из этого можно заключить, что автор имел доступ к их изданиям в оригинале, то есть бывал в Англии, скорее всего, еще до 1917 года.

К сожалению, в издании «Гангута» нет ни биографии автора, ни каких-либо указаний на то, по какому источнику печатался текст повести. Само издательство, специализирующееся на литературе по судостроительству и флоту, со времени своего основания в 1991 году успело выпустить ряд книг морской тематики и серию альманахов, последний из которых, по данным Интернета, датируется 2009 годом. О деятельности издательства «Гангут» в последнее время нет сведений. Судя по тому, что ссылки на его официальный сайт не работают, оно, скорее всего, прекратило свое существование, поэтому навести какие-либо справки у издателя оказалось невозможно.

Вот, собственно, и вся связанная с В.К. Мюллером информация, которую можно получить из общедоступных источников. Зная, что Владимир Карлович работал в Ленинградском университете, я предположил, что ему, может быть, посвящено хотя бы несколько слов в «Книге памяти» СпбГУ, изданной в двух выпусках и выложенной на сайте университета [3]. Поразительно, но учебное заведение, где работал великий лексикограф, включило его лишь в перечень лиц… не вошедших в «Книгу памяти». [4]

К архивам!

Итак, к началу лета 2011 года о знаменитом лексикографе Владимире Карловиче Мюллере, авторе знаменитого и популярного «Англо-русского словаря» (а также «Русско-английского словаря», написанного им в соавторстве с Боянусом), удалось собрать лишь следующие скудные сведения из открытых источников:

Стало ясно, что без архивной работы не обойтись.

Благодаря коллегам удалось установить, что в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге хранится архив материалов, относящихся к жизни и творчеству Владимира Карловича и его супруги Александры Петровны. У меня долго не получалось выбраться в Питер, но, как только такая возможность представилась, я вооружился необходимыми письмами и бумагами и отправился в город на Неве. [5]

И вот я держу в руках заветный архив. Документ, который привлек мое внимание в первую очередь, – черновик автобиографии В.К. Мюллера . Основная его часть датирована 1935 годом, и есть дополнение от 1936 года. Поводом к написанию автобиографии было ходатайство Владимира Карловича о назначении ему академической пенсии. В те годы так называлась особая пенсия за выслугу лет в размере оклада по последней должности, право на которую имели штатные преподаватели вузов, проработавшие в качестве научных работников не менее 25 лет, в том числе не менее 10 лет при советской власти.

Причина, по которой 55-летний профессор стал ходатайствовать о пенсии, станет ясна из дальнейшего, а здесь отмечу лишь, что этому ходатайству мы обязаны тем, что сегодня в наших руках оказалась хотя бы краткая биография замечательного ученого, написанная им самим. Ее я использую как канву для изложения основных фактов его жизни, к которой по мере необходимости буду добавлять сведения из других источников.

Что ж, начнем знакомиться с жизнеописанием Владимира Карловича Мюллера.

Начало пути

«Я родился в Москве 24 мая 1880 года, – сообщает о себе Владимир Карлович. – Отец мой, по происхождению мещанин города Риги, служил провизором. Первоначальное образование я получил у своей матери, а в 1890 году поступил в московскую 5-ю гимназию».

Из этих строк нам становится ясно, что отец будущего лексикографа, провизор Карл Мюллер, был уроженцем Риги, то есть принадлежал к латвийским немцам. Как известно, немцы с давних пор проживали в Латвии, входившей в состав Российской империи. Они составляли там значительную и влиятельную общину и сохраняли в XIX веке культурную и образовательную автономию. Их было много среди латвийских политиков и ученых.

К этому нужно добавить, что в Российской империи звание провизора рассматривалось как фармацевтическая ученая степень, для получения которой нужно было пройти университетский курс и сдать экзамен. Это звание давало право на заведование аптекой.

Таким образом, Карл Мюллер был человеком с ученой степенью и, вероятно, заведовал аптекой. Почему он переехал из Риги в Москву и при каких обстоятельствах женился, неизвестно. Ясно лишь, что его жена тоже была высокообразованной женщиной, учитывая, что она сама дала сыну начальное образование. К сожалению, никаких других сведений о матери Владимир не сообщает.

Мюллер не уточняет, в каком году он окончил гимназию, но, учитывая, что срок обучения в гимназиях составлял в те годы в России восемь лет (согласно гимназическому уставу 1871 года), можно предположить, что это произошло в 1898 году.

После гимназии Владимир поступил на отделение словесности историко-филологического факультета Московского государственного университета. «Моими учителями, – пишет он, – были профессора Стороженко и Кирпичников и (из молодых тогда доцентов) академик М.Н. Розанов и Е.Г. Браун».

Здесь не помешают краткие справки.

Николай Ильич Стороженко (1836–1906) в 1872 году был избран профессором на вновь учрежденную кафедру истории всеобщей литературы. Он обладал обширными познаниями во всех областях западноевропейской литературы, но особый энтузиазм у слушателей и читателей вызывали его лекции и труды по английской драме и, в частности, по Шекспиру. У себя на дому Стороженко проводил для студентов бесплатные уроки английского языка, знакомил их с редкими книгами, выписанными из-за границы. Благодарные ученики Стороженко создали в 1894 году кружок любителей западноевропейской литературы. (Впрочем, ко времени поступления В.К. Мюллера в университет этот кружок уже не действовал).

Александр Иванович Кирпичников (1845–1903) занимался историей всеобщей и русской литературы с удивительно широким охватом тем – от средневековой литературы до Диккенса и от греческого романа до творчества Пушкина. Как сказано в словаре Брокгауза и Ефрона, он «все свои досуги посвящал ученым работам».

Матвею Никаноровичу Розанову (1858–1936), который в 1921 году стал академиком, принадлежит авторство ряда значительных трудов по западноевропейской литературе.

Приват-доцент Евгений Густавович Браун (1866–1918), преподаватель итальянского языка, был также переводчиком и литературоведом. Собранная им большая коллекция книг была в 1918 году передана в библиотеку Московского университета.

Вот каковы были люди, которых Владимир Карлович считал своими учителями. Неудивительно, что литературоведение и, в частности, история западноевропейской литературы стали его главным научным интересом.

Преподавательская стезя

Без сомнений, учился Мюллер успешно, потому что по окончании учебы в 1903 году его оставили при университете на кафедре истории западноевропейских литератур для подготовки к «профессорскому званию» (то есть к зачислению на должность университетского преподавателя). Одновременно (по-видимому, ради дополнительного заработка) он поступил преподавателем русской словесности в женскую гимназию Дюлу.

В гимназии Владимир работал недолго, так как в следующем году университет командировал его в Англию. Более года (с мая 1904 года по август 1905 года) он стажировался в Оксфорде и Лондоне. По возвращении в Москву в университете ему устроили специальный экзамен, который он успешно сдал. Осенью 1905 года Мюллера назначили на должность лектора английского языка. Но работой в Московском университете он не ограничивается, а с этого же года преподает также на Высших женских курсах сначала английский язык, а затем историю западноевропейской литературы.

Начав преподавать в Московском университете, Владимир Карлович одновременно стал готовиться к магистерским экзаменам. Лето 1908 года он опять провел в Англии. На этот раз он работал главным образом в Библиотеке Британского музея. Есть большая вероятность, что именно там и тогда он делал выписки, которые впоследствии использовал для написания повести о Фрэнсисе Дрейке, «Пират королевы Елизаветы».

Следующим летом Мюллер поехал в Германию, в Гейдельбергский университет. Там он слушал лекции по английской и романской филологии. Этот факт говорит о том, что, кроме английского, Мюллер свободно владел немецким языком. Скорее всего, он знал его еще с детства, если по-немецки говорили в семье, и закрепил знания в гимназии.

Далее в автобиографии Владимир Карлович указывает: «Получив звание магистранта, я начал в 1915 году чтение лекций по истории английской и французской литератур в качестве приват-доцента, затем доцента, а в 1918 году получил звание профессора». Отмечу, что магистрантом назывался кандидат на получение ученой степени магистра в период от экзаменов до защиты диссертации. Если в автобиографии Мюллера нет опечаток и пропусков, то получается, что от начала его подготовки к магистерским экзаменам (1905 г.) до сдачи самих экзаменов (1915 г.) прошел длительный промежуток времени – около десяти лет. В то же время о получении магистерской степени Мюллер ничего не сообщает. Остается предполагать, что написанию и защите магистерской диссертации помешала его чрезмерная преподавательская и административная нагрузка.

Ведь, оставаясь в штате Московского университета, где он, помимо преподавательской работы, был в течение ряда лет еще и председателем предметной комиссии, Владимир Карлович, по его выражению, «примкнул» к организованным в 1919 году Высшим педагогическим курсам иностранных языков при Наркомпросе. На этих курсах Мюллер не только преподавал, но и в течение нескольких лет был членом Правления, принимая «самое близкое участие в организации и руководстве этим учреждением».

К тому же всё это время он не прекращал преподавать на Высших женских курсах, куда, как мы помним, он поступил на работу еще в 1905 году. О том, что это было за учебное заведение – женские курсы, – нужно сказать несколько слов. Длительное время учеба в российских университетах была доступна почти исключительно мужчинам, а стремление женщин к высшему образованию наталкивалось на мощное сопротивление. Лишь в последней трети XIX века правительство осознало, что такая политика вынуждает русских женщин уезжать на учебу за границу. В результате этого осознания и под активным давлением научной общественности в 1872 году с разрешения министра просвещения графа Д.А. Толстого в Москве открылись Высшие женские курсы – первое в России учебное заведение высшего образования для женщин (несколько позже другой женский вуз – небезызвестные «Бестужевские курсы» – открылся в Петербурге).

Высшие женские курсы работали как частное учебное заведение, обучение в котором было платным. Оно не получало государственного финансирования и было весьма стеснено в средствах. Тем выше был энтузиазм всех людей, причастных к этому проекту, тем сильнее было их стремление обеспечить ему успех. Качество преподавания на курсах ни в чём не уступало университетскому, так как лекции там читали профессора Московского университета. Они же составляли педагогический совет, занимавшийся не только учебной частью, но и бюджетом.

В 1918 году Высшие женские курсы были переименованы во 2-й МГУ и открыли свои двери также для мужчин. В 1922 году во 2-й МГУ влились и те самые Высшие педагогические курсы иностранных языков при Наркомпросе, что были организованы тремя годами ранее. Образование во 2-м Московском университете приняло выраженную педагогическую направленность – в дальнейшем он был преобразован в Московский государственный педагогический институт, ныне Московский педагогический государственный университет (МПГУ), где сложилась сильная лингвистическая школа.

Во 2-м МГУ Владимир Карлович взвалил на свои плечи огромную педагогическую и организационную нагрузку не ради дополнительного заработка – да и много ли могли получать преподаватели в советской России, до предела ослабленной революцией, войной и разрухой? Совершенно ясно, что им двигала настоящая страсть к просветительству, желание передать другим людям те знания, которые он сам получил в лучших центрах западноевропейской филологии, но которые этим людям, увы, были уже недоступны. Этой увлеченностью пропитаны даже строки автобиографии – документа, который, казалось бы, должен быть написан в сухом официально-бесстрастном стиле: «Деятельность свою в этом учреждении (Педагогические курсы, позднее 2-й МГУ) считаю наиболее плодотворной по непосредственно-практическим результатам во всей моей жизни: именно здесь за 11 лет выросло то поколение англистов, которое теперь работает по английскому языку в большинстве московских вузов, втузов, в некоторых школах и переводчиками на фабриках и заводах».

О просветительском энтузиазме В.К. Мюллера говорит и то, что он активно откликался на предложения читать лекции и вести занятия в других учебных заведениях: на Высших историко-филологических и юридических женских курсах В.А. Полторацкой в Москве (1912–1918), в Московском городском народном университете имени Л.А. Шанявского (предположительно 1918–1920), в Обществе народных университетов (на публичных курсах в Москве и Нижнем Новгороде ), в Военно-педагогическом институте (1919–1921), в Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (Ранион, 1925–1926) и других. Хотя Мюллер и пишет, что его связь с этими учебными заведениями была «не столь прочной», один их перечень говорит о том, сколь много сил и времени он отдавал педагогической работе и насколько востребованным преподавателем он был.

Этот же период ознаменовался интенсивной научной работой: в 1920-х годах Мюллером написаны десятки статей по английской литературе для энциклопедического словаря «Гранат», литературной энциклопедии издательства Френкеля, Большой советской энциклопедии, а также и другие научные статьи, рецензии, комментарии. В 1925 году им были опубликованы сразу две те книги, материал для которых он, по всей вероятности, собирал в 1904–1905 и 1908 годах в Англии: монография «Драма и театр эпохи Шекспира» (издательство Academia, 1925) и уже упоминавшийся исторический очерк «Пират королевы Елизаветы» (Ленинград, издательство «Брокгауз-Ефрон», 1925).