© Д. И. Ермолович, 2011 г.

ОТКРЫВАЯ МЮЛЛЕРА

Вступление в брак и переезд в Ленинград

Здесь мы на время прервем рассказ о профессиональной деятельности Владимира Карловича и отметим важный момент в его личной жизни: брак с Александрой Петровной Гнеушевой.

Гнеушевы – старинный русский дворянский род, ведущий свое начало с конца XVII века от сотника смоленских стрельцов Михаила Гнеушева, ставшего после отставки помещиком. Александра Петровна родилась в 1889 году, то есть была на девять лет моложе Владимира Карловича. Она окончила в Москве IV Мариинскую гимназию с золотой медалью, а в 1915 году окончила историко-филологический факультет Московских высших женских курсов с дипломом I степени сразу по двум специальностям – история искусства и история западноевропейской литературы.

Мы уже знаем, что на Высших женских курсах профессор Мюллер преподавал как раз историю западноевропейской литературы, так что Александра Петровна, без сомнения, у него училась. По всей видимости, между преподавателем и студенткой возникли серьезные чувства, и они решили связать свои судьбы. Ни в автобиографии Мюллера, ни в других изученных мною документах не указан год заключения между ними брака, но вряд ли они надолго откладывали эту процедуру после окончания вуза Александрой Петровной, поэтому 1915-й, скорее всего, и был годом начала их союза.

Александра Петровна не просто увлекалась искусством и филологией, она выросла в видного ученого – искусствоведа и литературоведа. Исследования по двум своим специальностям ей удалось совместить в кандидатской диссертации, написанной на тему «Мещанская драма Дидро и ее параллели в живописи Грёза». Однако в отличие от мужа она стала не преподавателем, а музейным работником: служила в Румянцевском музее, Цветковской художественной галерее, Историческом музее в Москве. Основной сферой ее научных интересов и темой опубликованных работ стала история жизни и творчества иностранных художников в России.

В 1925 году В.К. Мюллер получил приглашение поступить на работу в Ленинградский университет, где на тот момент даже не было специальной кафедры английской филологии. Точные причины того, почему он принял это приглашение, отказавшись от преподавания в МГУ и других учебных заведениях, где он работал с таким энтузиазмом, неизвестны. Как бы то ни было, летом 1926 года супруги переезжают в Ленинград.

Несмотря на решение сменить место работы и жительства, Мюллеру было не так легко расстаться с Москвой – точнее, с любимым им 2-м МГУ (бывшими Высшими женскими курсами). Он не прервал свою работу там даже после переезда и еще в течение целого ряда лет совмещал работу в Ленинградском университете с поездками в Москву. В первопрестольную он ездил раз в две недели. Это были нелегкие поездки, учитывая, что в ту пору самый скорый поезд преодолевал расстояние между двумя городами за 12 часов, а другие поезда шли еще дольше, вплоть до суток. Каждый раз ему требовалось провести в Москве «ударный» курс занятий, покрывающий двухнедельную программу, а затем отправляться в обратный путь. И так каждые две недели, по пятнадцать поездок в год на протяжении четырех лет – с 1926 года по 1930-й.

По собственному опыту я знаю, что прочесть несколько лекций в день крайне утомительно. Но в обычных условиях лектор читает несколько раз за день одну и ту же лекцию разным потокам или группам. Для этого ему нужна, как мы это называем, одна подготовка. А для того, чтобы в течение дня или двух дать лекции и семинары сразу за две недели, преподавателю требуется до четырех подготовок или даже больше. Это требует невероятного напряжения! Да и долгая тряска в поезде должна была «съедать» почти всё время, остающееся у Мюллера для отдыха, потому что ему вряд ли уменьшали нагрузку по основной работе ради визитов в Москву. Так что после переезда Владимира Карловича в Ленинград его работу во 2-м МГУ можно без оговорок назвать подвижнической.

(Добавлю в скобках: из любопытства я решил посетить сайт преемника 2-го МГУ – Московского педагогического государственного университета. В очерке истории МПГУ, размещённом там [6], В.К. Мюллер не упоминается. Нулевой результат дает и введение фамилии Мюллер в форму поиска по сайту университета [7]).

Милейший профессор

При поступлении в ЛГУ в 1926 году Владимира Карловича утвердили сверхштатным доцентом по факультету языковедения и материальной культуры. В те годы Ленинградский университет переживал бурный период перестройки. То и дело открывались, закрывались и переформировывались факультеты, отделения, секции, кафедры. В какой-то период Мюллер оказался на факультете общественных наук, в рамках которого имелось этнолого-лингвистическое отделение, а в рамках этого отделения – романо-германская секция. Затем выделился историко-лингвистический факультет. При нем в 1929 году была создана первая в ЛГУ, как пишет В.К. Мюллер, «английская кафедра», которую он и возглавил (как тогда говорили – занял). Через год факультет был преобразован в самостоятельный Историко-лингвистический институт, а тот в 1933 году – в Ленинградский институт истории, философии и лингвистики (ЛИФЛИ). Но уже в 1936/37 учебном году институт закрыли и снова слили с ЛГУ. Теперь местом работы В.К. Мюллера стал и уже до его кончины оставался филологический факультет ЛГУ.

Несмотря на все реорганизации, Ленинградский университет, как пишет в своих воспоминаниях Дмитрий Сергеевич Лихачёв, в 20-е годы XX века «представлял собой необыкновенное явление в литературоведении». Общих курсов лекций студентам не читали, поскольку считалось, что такие лекции мало что могут дать, и общие курсы надо было сдавать по книгам. Зато процветали различные курсы маститых профессоров на частные темы, на которые студенты записывались по желанию. Некоторые лекторы излагали свой материал как научные сообщения, и на их лекции приходили не только студенты, но и видные ученые. В те годы на факультете преподавали В.М. Жирмунский, Л.В. Щерба, Е.В. Тарле, многие другие подлинные корифеи.

Лихачев, кроме прочих, посещал семинары В.К. Мюллера по Шекспиру. Он пишет, что, как и другие профессора, Владимир Карлович обращался со студентами как с коллегами. Это, по словам Дмитрия Сергеевича, «подтягивало». О том, что курс Мюллера глубоко увлек его, говорит хотя бы тот факт, что одну из своих двух дипломных работ Лихачев посвятил теме «Шекспир в России в конце XVIII – начале XIX в.».

Один из крупнейших советских востоковедов-шумерологов Игорь Михайлович Дьяконов (1914/15–1999) учился в Ленинградском университете позднее Д.С. Лихачёва, в 30-е годы. Рассказывая в «Книге воспоминаний» о своих педагогах, Дьяконов порой позволяет себе резкие или язвительные замечания в их адрес, даже по поводу их поведения и внешности. Впрочем, В.К. Мюллера, читавшего его группе историю английского языка, он упоминает добродушно, характеризуя как «милейшего» и «наивного старорежимного профессора».

Дьяконов называет Мюллера «поразительно искренним врагом немецкого милитаризма», не входя, правда, в детали того, в чём конкретно это проявлялось. Как бы то ни было, причины этой ненависти должны быть нам понятны хотя бы на эмоциональном уровне: ведь начальные годы Первой мировой войны, в развязывании которой главную роль сыграл германский милитаризм, пришлись, как мы теперь знаем, на самый романтичный период жизни Владимира Карловича, когда его судьба пересеклась с судьбой Александры Петровны, и не могли не омрачить это радостное время его жизни.

С некоторой иронией Дьяконов пишет, что переход от староанглийского периода к среднеанглийскому в развитии английского языка и утерю словами внешней грамматической флексии Мюллер «объяснял... эпидемией чумы в XIV веке». Студенты знали любимые «коньки» своих преподавателей и использовали это на экзаменах. В книге Дьяконова рассказывается такой эпизод:

«Экзаменуется Г. Ошанина. В билете вопрос – причины перехода от англосаксонского к среднеанглийскому. Обернувшись к Т.Я., Галка обстоятельно объясняет влияние буржуазного развития на фонологию. Но тут вступает сидящий сбоку Мюллер:

– Да, а еще какая тут была причина? – довольно робко спрашивает он.

– Чума! – оборачивается в его сторону Галка.»

Сделаем скидку на то, что эта слегка комичная зарисовка отражает восприятие еще зеленого студента, не слишком, может быть, увлеченного учебным предметом – мы знаем, что специализацией Дьяконова стала ориенталистика.

Лексикография

До начала XX века владение английским языком было уделом не слишком многих специалистов. Думаю, читателю уже ясно, что своей подвижнической работой В.К. Мюллер стремился всеми силами восполнить этот пробел и фактически создавал одну из школ отечественной англистики. Поэтому он как никто другой понимал, что в изучении и преподавании английского языка на должном уровне одну из главных ролей призваны сыграть двуязычные словари.

Среди последних наибольшей популярностью в России с конца XX века пользовались так называемые «Полный англо-русский» и «Полный русско-английский» словари А. Александрова. Такой псевдоним взяла себе группа морских офицеров (что объясняет, почему словарь был издан в типографии Морского министерства). Авторы не являлись ни лингвистами, ни профессиональными лексикографами, но за неимением лучшего эти словари получили официальный гриф одобрения Ученого комитета Министерства народного просвещения и были рекомендованы к использованию в учебных заведениях. Эти же словари послужили основой для некоторых других изданий.

В.К. Мюллер крайне отрицательно расценивал качество «александровских» и сделанных на их основе словарей. Не стесняясь резких выражений, «милейший профессор» характеризовал их как компилятивную, а иногда и прямо халтурную работу. Он видел, что эти словари, с одной стороны, засорены ненужными архаизмами, а с другой стороны – слабо отражают современную лексику английского языка. Кроме того, Владимир Карлович обнаружил в них огромное количество неточностей и грубых ошибок. Вердикт Мюллера был безапелляционен: подобные словари «дискредитируют лексикографию как научную дисциплину».

Но дело было не только в том, что прежние словари устарели, были составлены непрофессионально и изобиловали ошибками. С войнами и революциями произошла смена эпох: сменились политическая система и господствующая идеология, радикальному перелому подвергся образ жизни людей, и, разумеется, вместе со всем этим преобразились речь и язык. Как следствие, понадобились совершенно новые словари. В этих условиях Владимиру Карловичу Мюллеру не оставалось ничего другого, как самому заняться их написанием. Его глубокие знания, блестящая эрудиция и – позволим себе сказать – природная немецкая обстоятельность гарантировали, что это будет сделано в соответствии со строгими научными принципами.

Свой анализ лексикографического дела в России и требования к новому словарю В.К. Мюллер изложил в статье «Основные принципы и методы составления англо-русского словаря», которую он написал как проспект и внутреннюю издательскую инструкцию для собственного словарного проекта. Статья не была опубликована, но сохранилась, и сейчас мы имеем поистине счастливую возможность опубликовать её [8]. Эту публикацию можно без преувеличения считать событием в научной жизни: если раньше о лексикографических принципах Мюллера можно было судить лишь косвенным образом, по его словарям, то сейчас, пусть и с запозданием более чем на 80 лет, достоянием читателя впервые становится труд, в котором ученый сам четко и системно излагает свои подходы и требования к написанию словарей. Читатель увидит, что очень многие положения и оценки, содержащиеся в статье, или совсем не утратили, или снова обрели актуальность. Теперь мы с полным основанием можем характеризовать В.К. Мюллера не только как великого лексикографа-практика, но и как одного из основоположников современной теории двуязычной лексикографии.

Боянус

Вот что В.К. Мюллер пишет в автобиографии о начале своей лексикографической работы: «С 1927 г. непрерывно работаю (в сотрудничестве с С.К. Боянусом) над английскими словарями, выпускаемыми Словарно-энциклопедическим издательством».

И здесь уместно сказать несколько слов о соавторе В.К. Мюллера по словарным трудам. Семен Карлович Боянус (1871–1952) происходил из православной немецко-русской семьи: его отцом был известный врач-гомеопат, терапевт и хирург Карл Карлович Боянус, а матерью – Ольга Семеновна Хлюстина, происходившая по отцовской линии из калужских дворян, а по материнской – из старинного боярского рода Текутьевых. Ольга Семеновна владела несколькими иностранными языками и была переводчицей и переписчицей научных трудов своего мужа. Семья жила какое-то время в Москве, а в 1885 году переехала в Самарскую губернию. От своих родителей Семен и другие дети (у него было два брата и три сестры) унаследовали способности к наукам и иностранным языкам.

Семен Карлович окончил в 1898 году Санкт-Петербургский университет и остался жить в городе на Неве. В 1918 году он получил степень магистра английской филологии. Преподавал во многих высших учебных заведениях, в том числе дольше всех – в ЛГПИ (1919–1929). Как и Мюллер (да, впрочем, и большинство их коллег), Боянус был филологом широкого профиля, но предметом особого интереса была для него фонетика. Он был одним из ближайших учеников Льва Владимировича Щербы, приверженцем его фонетического метода преподавания языка и руководил существовавшим короткое время Фонетическим институтом практического изучения иностранных языков. В 1926 году в издательстве «Современник» вышел его двухтомный труд «Постановка английского произношения».

При каких обстоятельствах познакомились и решили сотрудничать Владимир Карлович и Семен Карлович, неизвестно. Но их соавторство оказалось чрезвычайно плодотворным: всего через год после начала совместной работы, в 1928 году, ими был выпущен англо-русский словарь объемом около 65 печатных листов, а еще через два года, в 1930 г. – русско-английский словарь объемом 72 печатных листа. Это почти невероятные темпы, учитывая к тому же, что на обоих филологах лежала преподавательская нагрузка, а Мюллер еще и регулярно ездил в Москву.

При этом качество их словарей было очень высоким. Как отмечает Владимир Карлович в автобиографии, эти два словаря вызвали «ряд одобрительных отзывов как в советской, так и в иностранной прессе (особенно подробный отзыв помещен в английском журнале The Slavonic Review (1931, March)».

Я попытался отыскать упомянутый отзыв о словарях Мюллера и Боянуса, и, к моей радости, мне это удалось. Восьмистраничная рецензия Н.Б. Джопсона (N.B. Jopson) носит не просто одобрительный, а, можно сказать, восторженный характер, особенно на фоне сравнения со словарями А. Александрова, содержащими, по словам рецензента, «колоссальный балласт» (multitudinous ballast).

Создание (не люблю говорить «составление») словаря – это работа, которая не позволяет автору остановиться на сделанном. На словари Мюллера и Боянуса был так велик спрос, что почти сразу после выхода их стали переиздавать, и каждое новое издание авторы подвергали, как пишет В.К. Мюллер, «новому пересмотру, исправлению и расширению».

Как начинался Большой словарь

Изучение сохранившейся переписки В.К. Мюллера с Государственным словарно-энциклопедическим издательством позволяет установить, к какому времени восходит идея о выпуске «Большого англо-русского словаря». Как известно, такой словарь вышел в 1972 году: он был завершен большим коллективом авторов под руководством И.Р. Гальперина. Но начало этой работе положил В.К. Мюллер более чем за сорок лет до этого.

В 1930 издательство пришло к решению, что, помимо словарей среднего объема, читателям нужен и более полный словарь. По первоначальному плану, словарь должен был выйти в 1932 году. Мюллеру предложили разработать проспект «Большого англо-русского словаря» и приступить к его подготовке на основе расширения среднего словаря. Владимир Карлович согласился на это и… просто завалил себя работой. Он не мог остановиться, с присущей ему обстоятельностью и дотошностью дополняя и редактируя как рукопись, так и корректуру, и перестал укладываться в намеченные сроки.

Издательская редакция всполошилась. «Обращаем Ваше внимание на то, что количество исправлений, переделок и вставок, вносимых Вами не только в корректуру гранок, но и сверстанных листов, превосходит всякие нормы, допускаемые нашей издательской практикой», – писали Мюллеру заведующий отделом иностранных словарей К.С. Кузьминский и его помощник М.М. Каушанский [9]. Издательство пригрозило даже удержать часть стоимости правки из авторского гонорара, сообщив, что сумма удержания «составит не менее 25 рублей на каждый сверстанный лист словаря».

Правда, угроза штрафных санкций издательством выполнена не была. Но она в любом случае не подействовала на Мюллера. Почти все дальнейшие письма из редакции в адрес лексикографа содержат призывы к сокращению объема исправлений, соблюдению плановых сроков сдачи рукописи и упорядочению работы над ней (Мюллер не всегда сдавал «буквы» в алфавитном порядке).

Одна из причин хронического отставания от графика состояла в том, что параллельно с подготовкой большого словаря не прекращалась авторская работа по совершенствованию уже вышедших словарей. Так, Владимир Карлович взялся за один месяц написать приложение к «Русско-английскому словарю» – краткий очерк английской грамматики. Увы, срок оказался нереальным, и из издательства пришло предупреждение: «В виду неполучения от Вас по сие время рукописи Грамматики, заказанной Вам в начале мая, извещаем Вас, что таковую мы можем принять только до 15 июня. После этого мы Грамматики не примем и выпустим словарь без неё» [10].

К счастью, В.К. Мюллер и С.Б. Боянус успели-таки завершить очерк, который под названием «Краткие грамматические указания» вошел в издание 1931 г. Из первых же строк этого неординарного очерка ясно, что его написали не высоколобые теоретики, а мудрые педагоги-практики, которые стремились сделать словарь максимально понятным и полезным для рядовых читателей: «Мы не предполагаем здесь повторять то, что можно найти в любой элементарной английской грамматике, а хотели бы дать несколько простых советов для предупреждения обычных ошибок у русских, говорящих или пишущих по-английски» [11].

Но вернемся к «Большому англо-русскому словарю». Помимо нарушений графика, проблема заключалась в разнице подходов. Да, средние словари Мюллер стремился сделать простыми и практичными, но свой большой словарь он как историк английского языка и литературы предназначал для более узкой, профессионально подготовленной аудитории. Ему, судя по его заметкам, хотелось создать филологический словарь в том революционном для эпохи, а ныне уже классическом формате, какой был задан Оксфордским словарем (Oxford English Dictionary) 1928 года, основанным на исторических принципах и на использовании классической английской литературы. Редакция же и рецензенты инструкции к словарю требовали выбрасывать из него «всё устарелое», а словарь насыщать современными техническими терминами. Инструкцию Мюллера подвергли переделкам, с которыми он был вынужден согласиться, но которым на практике следовал не всегда.

Справедливости ради надо отметить, что стремление издательства выпустить словарь, пригодный «для чтения той литературы, которая необходима в связи с индустриализацией страны» [12], было тоже оправданно. Другое дело, что для таких целей более пригодны специальные технические и отраслевые словари, но в ту эпоху концептуальные различия между общими и специальными словарями еще не были в полной мере осознаны. Возможно, именно на опыте создания словарей Мюллера и зарождалось понимание того, что филологические и технические словари строятся на разных принципах, которые вряд ли можно совместить в одном издании. Редакция убеждала Владимира Карловича, что предполагает впоследствии «выпустить словарь, преследующий более широко и филологические задачи», а пока просила его сосредоточиться на «пополнении словаря техническими словами» [13]. Так или иначе, между автором и редакцией шли постоянные споры о целесообразности включения в словарь или исключения из него тех или иных единиц.

Идеологическая борьба

Кроме ведения собственно лексикографических споров, отнимавших у него массу сил и времени, Мюллеру пришлось вступить еще в настоящую идейную борьбу.

30-е годы XX века – эпоха отмены НЭПа, сворачивания экономических и политических свобод, сгущения удушливой атмосферы навязанного сверху единомыслия. Лексикография – казалось бы, далекая от политики дисциплина – оказалась в числе наук, попавших под мощный идеологический пресс. К словарям приставляются политические редакторы – не филологи, а появившиеся к тому времени в изобилии теоретики марксизма-ленинизма. Они должны были читать рукописи словарей и следить за идеологической «правильностью» включаемой туда лексики, не допускать проникновения туда «буржуазных» и «мещанских» пережитков.

Осуществлять идеологический надзор за «Англо-русским словарем» Мюллера и Боянуса было поручено Федору Ароновичу Ротштейну (1871–1953), бывшему в прошлом народовольцем и социалистом, а затем ставшему большевиком. С 1890 года по 1920 год он жил в Англии, где работал даже в военном министерстве и министерстве иностранных дел. Одновременно, как считается, он был агентом Коминтерна и тайно перевозил из России кремлевские деньги, предназначенные для созданной при его участии коммунистической партии Великобритании. Вернувшись в Советскую Россию, Ротштейн стал служить в наркомате иностранных дел. У него было также немало партийных поручений в сфере науки: в частности, он вошел в главную редакцию Большой Советской энциклопедии.

«Англо-русский словарь» Мюллера и Боянуса был, видимо, сочтен недостаточно зрелым политически, и под руководством товарища Ротштейна даже была организована бригада из студентов только что созданного Института новых языков (МИНЯ, впоследствии – МГПИИЯ имени М. Тореза, ныне МГЛУ) для пополнения словаря политической лексикой. О том, работу какого объема и качества выполнила эта бригада, ничего, правда, неизвестно. Как бы то ни было, перед отправкой в редакцию готовая часть рукописи новой версии словаря поступала Ротштейну, он делал на ее полях свои заметки и возвращал авторам для доработки. Здесь-то и возникли первые конфликты.

Случилось так, что значительная часть рукописи, просмотренная Ротштейном, была отправлена Мюллером в редакцию без учета его замечаний. Возможно, всему виной была какая-то техническая ошибка, но редакция уличила Мюллера в том, что он просто стирает сделанные карандашом поправки политредактора и игнорирует их. Возник скандал. «Просим Вас пометки его на полях не уничтожать, так как для нас их важно видеть», – писали Мюллеру из редакции [14].

Мюллер не признал за собой уничтожения поправок Ротштейна и обвинил редакцию в искажении истины. Редакция обиделась на письмо, сочтя его резким и оскорбительным… Отношения накалялись.