Эта рубрика предназначена для материалов, не относящихся к главным темам сайта (лингвистике, переводу, словарям и прочим сюжетам о языке и речи). Ведь не только своей профессией живут переводчики и филологи. Иной раз хочется поделиться впечатлениями и мнениями о выставках, спектаклях, прочитанных книгах, каких-то поездках, вообще о событиях, свидетелем которых довелось стать. А если кому-то захочется обсудить эти материалы, можно написать свой комментарий в рубрику «Дискуссии и полемика».
СОДЕРЖАНИЕ РАЗДЕЛА
Д.И. Ермолович. Вена: скрытые сокровища (на этой странице ↓)
Когда мы были в Венском музее истории искусств (Kunsthistorisches Museum), к нам подошёл пожилой мужчина. Видимо, он уловил какие-то из реплик, которыми мы обменивались между собой, и спросил по-русски: «Скажите, пожалуйста, а вы не знаете, где же здесь Босх?» Я вынужден был сознаться, что не знаю (хотя был в этом музее не первый раз), и удивился, в свою очередь, сам: «А разве Босх тут имеется?» Мы преисполнились решимости повысить нашу бдительность при осмотре картинной галереи музея, чтобы случайно не пропустить Босха, но эти усилия ни к чему не привели: Босха нигде не было. Тогда я решил обратиться к одной из служительниц с тем же самым вопросом. Имя художника я произнёс так, как мы привыкли по-русски, и смотрительница — уже не юная, но ещё довольно моложавая светловолосая женщина с миловидным лицом — напряглась. «Вы ищете Боша?» — наконец догадалась она, и стало понятно, что по-немецки фамилию художника произносят как название фирмы — производителя электрооборудования, которое, действительно, пишется точно так же (Bosch). «Видите ли, Бош у нас только один, но посмотреть его вы не сможете, поскольку он уже давно находится на реставрации. Извините», — добавила она с виноватой улыбкой.
Музей истории искусств — один из богатейших музеев старого европейского искусства, и прежде я был уверен, что он единственный такой в Вене. Читая путеводители и журналы для туристов, я, однако, несколько раз натыкался на упоминание некоей картинной галереи (Gemäldegalerie), но полагал, что речь идёт о картинной галерее именно этого музея, тем более что в самом музее к собранию живописи вели указатели с такой же надписью. Однако, почитав путеводитель внимательнее, я понял, что ошибался: оказалось, в Вене есть ещё одна картинная галерея, и находится она буквально в двух шагах от Музея истории искусств — в здании Академии художеств. Мы решили посетить её.
Академия художеств оказалась действующим учебным заведением, институтом искусств, но, поскольку пришли мы туда в воскресенье, занятий в этот день не было, и здание выглядело пустынным. На подступах к академии не было видно ни студентов, ни туристов — вообще никого, и мы даже засомневались в том, что она открыта. Но входная дверь академии поддалась, и, войдя в холл, я увидел охранника, сидящего в нише за окошком. В ответ на мой вопрос, открыта ли галерея, он добродушно кивнул и ответил, что нужно подняться на 5-й (по-нашему шестой) этаж. Пройдя по коридору, мы увидели лестницу, ведущую, судя по указателю, к галерее, но идти пешком на шестой этаж не захотелось. К счастью, лифт оказался недалеко: метров пятьдесят по коридору, перпендикулярному к первому.
Поднявшись наверх, мы увидели такой же пустынный холл, как и внизу. В нём была стойка с билетной кассой и мини-магазином, за которой сидел мужчина, читавший книгу. Он продал нам билеты и показал, куда идти. И вот мы в картинной галерее. В её первых залах не оказалось никого, кроме смотрителя. А сама галерея полностью соответствовала своему названию: она представляет собой две параллельные анфилады комнат, тянущихся вдоль всего корпуса здания. Галерея оказалась удивительно богатой: там были представлены мастера первой величины. А дойдя до самого конца галереи, мы увидели её главное сокровище: большой триптих Босха «Страшный суд» — одну из нескольких художественных вариаций художника на эту тему. Только в этом зале оказались посетители — небольшая группа, для которой дама-искусствовед проводила подробную экскурсию, демонстрируя дополнительные репродукции из имевшейся у неё папки.
Но спецэкскурсия довольно быстро закончилась, и мы остались в зале одни— роскошный Босх был целиком наш. Триптих великолепен, это одна из нескольких версий «Страшного суда» с «фирменными» босховскими монстрами и сценами адских пыток. Райским сценам в этой композиции практически не уделено внимания, основное внимание — на мучениях грешников, организованных этими жуткими креатурами преисподней. В то же время у Босха монстры здесь иные, чем на той версии, которая висит в «Прадо». Один из наиболее запоминающихся — голова, прямо из которой растут короткие ноги (ступни и нижняя часть голеней), сзади имеющая хвост из двух длинных перьев.
В искусствоведческих справках подчёркивается мысль, что во времена Босха подобные изображения несли смысл, не во всём понятный сегодняшнему зрителю. Это были назидания современникам, призванные уберечь их от греховных поступков. Что-то наподобие современной антирекламы сигарет: «Курение убивает», «Курение вызывает рак» и так далее. Вот и босховские ужасы должны были наглядно продемонстрировать страшные последствия греховных поступков, ожидающие людей в загробной жизни. Но возникает простой вопрос: почему этого не делал никто, кроме Босха? У меня и в этом вопросе мнение, отличное от взгляда искусствоведов. Я думаю, Босх всё же немного смаковал этих монстров, ему нравилось их сочинять и конструировать, давая тем самым волю своему воображению, рвавшемуся за пределы тесных религиозных канонов. Да, конечно, любая часть картинки имела строгое религиозно-моралистическое объяснение, но это была форма, в которую Босху было удобно вложить свои неординарные фантазии.
Итак, в одном, более известном музее толпятся люди, которые ищут и не могут найти картины Босха, а в соседнем, менее известном (а может быть, менее престижном из-за соседства с обшарпанными студенческими коридорами) — редчайший и внушительный по размерам шедевр этого художника висит в пустом зале. Ну, разве не скрытое сокровище?
Однако самым моим любимым художником остаётся всё-таки Альбрехт Дюрер. В российских музеях нет ни одного живописного произведения этого блестящего немца эпохи Возрождения, прошедшего итальянскую школу, и у нас его знают плохо. Между тем это мастер уровня да Винчи и Микеланджело. Более или менее знакома любителям искусства его гравюра «Меланхолия», да ещё, может быть, «Четыре всадника Апокалипсиса» — оформители и дизайнеры любят включать их в графический ряд своих сайтов и коллажей. Ещё у Дюрера есть несколько автопортретов, о которых я написал в другой своей заметке в рубрике «Впечатления» (Мадридский треугольник). А ещё у него есть изумительные рисунки: создавая их, художник изучал природу и анатомию, но они получались удивительно одухотворёнными. Чего стоит его рисунок тушью сложенных в молитве рук! Эта графическая штудия, выполненная в ходе подготовки более крупного полотна с изображением молящегося апостола (по-видимому, Дюрер рисовал собственные руки с их отражения в зеркале) стала темой для декоративных панно и рельефов, широко продававшихся в Германии в XIX и XX веках. Её растиражировали, почти превратив там в китч, так же как у нас шишкинских мишек в сосновом бору. Ещё про этот рисунок придумали слащавую детскую рассказку, которую я не буду здесь воспроизводить, но он, конечно, не потерял от этого своей потрясающей силы.
Другой известный рисунок Дюрера — изображение зайца. Художник вроде бы просто совершенствовал технику изображения животного, но этот заяц, хотя и пребывает в спокойной позе, оказался на удивление живым: он внимателен и насторожён, будучи в любой момент готов вскочить и убежать, почуяв хищника (нажмите на фото мышкой, чтобы рассмотреть его поподробнее). Этот «Заяц», как и ряд других графических работ старых мастеров, находится во владении музея «Альбертина». Поскольку в «Альбертине» нет крупных произведений живописи или скульптуры, которые привлекали бы посетителей, музейщики решили сделать ставку именно на дюреровского «Зайца». Этот заяц везде: на всех рекламных проспектах и баннерах, в брошюрах и путеводителях, на самих билетах в музей. Высокая лестница, ведущая ко входу в музей, тоже встречает подходящего к ней изображением Зайца: вертикальные грани ступеней расписаны (или оклеены) полосками изображения так, что из них складывается огромная копия рисунка. Подходя к лестнице ближе или отходя от неё, можно визуально растянуть или сжать «Зайца». Вокруг здания музея расположилась целая стая зайцев: это уже его трёхмерные пластиковые версии самых неожиданных цветов: ярко-розового, голубого, жёлтого, зелёного. На некоторых зайцев можно сесть верхом и сфотографироваться, другие будут у вас за спиной, когда вы присядете на лавочку, а третьи смотрят на вас с покатой крыши. В общем, дюреровские зайцы заполонили окрестности «Альбертины». Раскрутка «Зайца» успешно делает своё дело: в музей ломятся толпы посетителей, а у маленького оригинала рисунка, который висит внутри, люди стоят стеной, усиленно стараясь проникнуться величием этого, в общем, ученического произведения — причём стоят подолгу, ожидая, видимо, когда же на них снизойдёт художественное откровение и они поймут, почему так дорого заплатили за входные билеты.
А теперь отойдём от «Альбертины» на пару сотен метров — к собору святого Стефана, одной из главных достопримечательностей Вены и её важному архитектурному ориентиру. Туристы просто-таки осаждают этот собор. Вход в него в принципе бесплатен, но допуск в зону главного нефа ограничен: туда нельзя пройти во время церковных служб или обрядов. Эта зона отгорожена решёткой; у калитки стоит служитель и регулирует проход посетителей, пропуская верующих, но отсекая праздных туристов по каким-то внешним или интуитивным критериям. Туристам остаётся толкаться на небольшой территории между входными дверями и решёткой, и каждый из них старается протиснуться сквозь толпу к этой решётке, чтобы через прутья хоть что-то увидеть или сфотографировать.
Но если от входных дверей повернуть направо, то можно увидеть дверной проём, в котором стоит ещё один служитель, а возле проёма висит объявление, что это — вход на выставку ценных реликвий собора, которая открыта в любое время, в том числе во время служб. Туристы, оставляющие в музеях и дворцах Вены огромные деньги, почему-то не хотят платить за посещение выставки в бесплатном для входа соборе и, прочитав объявление, сворачивают в сторону, всё к той же осаждаемой их собратьями решётке. Ну, а мы, движимые каким-то внутренним инстинктом, решили-таки эту выставку посетить.
Служитель у прохода смотрел на нас недружелюбно. «Простите, а можно пройти на выставку?» — робко спросил я. Насупленные брови молодого человека раздвинулись, и он широко улыбнулся: «Да, конечно, можно! Проходите, пожалуйста!» И он завёл нас в лифт, нажал на кнопку и доставил на высокий второй этаж. Там мы попали в помещение, где другой служитель продавал за столиком билеты. Оказалось, что вход на выставку стоит всего лишь 3 евро. Билетёр вручил нам план осмотра экспозиции и объяснил, что помимо прочего мы получаем доступ на смотровую площадку, с которой можно рассматривать собор. В стоимость билета входил и аудиогид на любом из шести языков, в том числе и на русском.
В первых двух залах выставки находились весьма интересные предметы — дарохранительницы, хоругви и церковная утварь, однако ничего поражающего воображение. Но дальнейшая экспозиция оказалась размещённой на бывших хорах, где находится небольшой орган. Это и была та самая «смотровая площадка», откуда открывался великолепнейший вид на собор, где в это время шла месса. Можно было не только смотреть, но и сколько угодно фотографировать и снимать на видео богато орнаментированные и украшенные скульптурами и горельефами своды, стены и колонны собора, его витражи и росписи, при этом наслаждаясь звучанием органа и наблюдая за ходом мессы во всех её подробностях. Это возвышенное (в прямом и переносном смысле) удовольствие мы получали почти в полном одиночестве, с сожалением глядя на давящих друг друга владельцев фотографических «мыльниц» и планшеток, тщетно пытающихся разглядеть и зафиксировать хоть что-нибудь за спинами друг друга и сквозь прутья решётки. Лишь спустя какое-то время на территории выставки оказалась ещё одна пара, не пожалевшая денег за визит.
Но самым большим и, главное, неожиданным открытием оказалось большое живописное панно — тоже триптих, стиль которого показался до боли знакомым. Из пояснительной надписи я узнал, что панно создано в мастерской Дюрера и что основные фигуры, скорее всего, написал сам мастер, оставив детали своим ученикам. Вот это да! Такое значительное, многофигурное полотно, к которому приложил руку Дюрер, — и пребывает практически в полной безвестности, в полупустом церковном музее! Мы опять в одиночестве получали наслаждение от роскошного и редчайшего зрелища, в то время как в восьми-десяти метрах под нами обезумевшая от жажды новых впечатлений туристическая толпа пыталась засунуть свои носы в щёлки, надеясь разглядеть в них сама не зная что. Она металась попусту или топталась в ожидании, пока её ненадолго пропустят через калитку внутрь собора, не подозревая, как близко от неё и удобная смотровая площадка, и — главное — бесценное сокровище немецкого Ренессанса. При всей моей любви к дюреровскому «Зайцу» по своему значению этот рисунок, безусловно, не идёт ни в какое сравнение с шедевром, хранящимся в соборе св. Стефана.
Как я уже, кажется, где-то писал, больше всего на свете я люблю откровения. Не откровенность (хотя это хорошее качество), а именно откровения, а если кто не знает различия в смысле этих слов, есть хороший повод заглянуть в толковый словарь. В Вене меня ждала целая серия откровений. Вот одно из них.
Первое касается небезызвестной Сиси (она же Елизавета, 1837–1898) — второй жены императора Австро-Венгрии Франца Иосифа, историю которой большинство из нас в общих чертах усвоило из фильма с Роми Шнайдер в главной роли (её фото — слева, фотопортрет настоящей Сиси — справа). Мы помним по фильму, что, хотя юную баварскую принцессу и выдали в чужую страну по политическому расчёту, её муж император — красавец и умница — пришёлся ей очень даже по нраву и, полюбив своего августейшего супруга, Сиси—Роми преисполнилась стремления стать достойной королевой, пекущейся о благе австрийцев и венгров (а последние пользовались её особенной заботой и любовью), и в итоге снискала у этих народов огромную и трогательную любовь.
Посвящённая же Сиси экспозиция во дворце Хофбург развеивает все эти сказки и рисует иную, если не сказать противоположную картину. Надо отдать должное австрийским музейщикам: они не стали потрафлять благостному мифу и без всяких околичностей развенчивают его. Из экспозиции выясняется, что политический брак всё-таки не был счастливым. Конечно, кайзер испытывал нежные чувства к 15-летней девочке, которую сделал своей женой (да и какой престарелый сладострастник не испытает их, заполучив столь юное создание), но эти чувства никак не были взаимными. Да и в самом деле: Сиси внезапно для себя оказалась замужем, будучи ещё почти ребёнком. Вынужденная исполнять роль императрицы, она сразу же была втиснута в жёсткие рамки церемониала австро-венгерского двора, то есть лишена всех радостей юного возраста, какие могли быть ей доступны, если бы её судьба сложилась иначе (ведь первоначально кайзеру сватали её старшую сестру, но тот предпочёл взять в жёны фактически девочку).
Надо отдать Сиси должное: у неё оказался сильный характер. Будучи лишена всякой свободы, она по крайней мере не раскисла: занималась своим здоровьем, настояла на том, чтобы поставить в своих покоях гимнастические снаряды (шведскую стенку, кольца — чем приводила в ужас придворных дам), и много ездила верхом. Ясно, что конные прогулки были для неё законным способом хоть на время вырваться из-под дворцового ритуала и постоянных соглядатаев, и не исключено, что благодаря этим прогулкам — наверняка совершаемым в сопровождении офицеров гвардии его величества или других наездников — ей удавалось даже крутить кое-какие интрижки (по крайней мере, намёки на это делала в письмах её сестра, из-за чего Сиси разорвала с ней отношения). Впрочем, достоверных доказательств этого нет, однако несомненно, что мужа своего Сиси не любила. Она также много путешествовала, совершая длительные (до двух лет) поездки за пределы империи. Во время одной из таких поездок трагически оборвалась её жизнь: в сентябре 1898 г. она погибла от руки террориста-антимонархиста в Женеве. В этом городе жена кайзера пребывала вроде бы инкогнито, остановившись в отеле «Бо Риваж» (Beau Rivage), но прислуга отеля знала, кто она такая, и выдала этот секрет газетчикам. Именно из газет террорист узнал о факте и месте её пребывания, моментально решив сделать её своей целью. Интересно, что этот женевский отель мне хорошо знаком, но ничто в нём не напоминает о пребывании там Сиси. Может быть, потому, что исторические факты не украшают репутацию отеля, хоть они и говорят о делах давно минувших дней.
Итак, благостная сказка про Сиси, существовавшая и в моём представлении, была развеяна.
А теперь ещё об одном венском открытии. Им стал для меня господин Мессершмидт. Нет, не немецкий конструктор самолётов, а австрийский скульптор. С его творениями я столкнулся в дворцовом комплексе Бельведер. Пройдя по залам художественной экспозиции с произведениями вполне классических жанров XIX века, мы вдруг вышли в зал-ротонду, где кружком были выставлены скульптурные головы. Эти скульптуры сильно выбивались из общей стилистики экспозиции: головы были похожи друг на друга, но отличались выражениями лица: это были даже не выражения, а гримасы, подобные тем, что мы корчим иногда перед зеркалом, или мимике американского комика Джима Кэрри.
Гримасы выражали разные эмоции и ощущения: боль, брезгливость, сильное удовольствие, страх и многие другие. Выглядели эти скульптурные головы хоть и реалистично, но на грани карикатурности. Я углубился в чтение пояснений, и оказалось, что это вовсе не произведения современного постмодерниста, как я подумал в начале, а работы XVIII века! Франц Мессершмидт (1736—1783), архитектор и скульптор, даже профессорствовал в Венской академии художеств, но в какой-то момент ему отказали от должности, потому что бедняга стал проявлять признаки душевной болезни. Как раз тогда он занялся углублённым изучением мимики лица под влиянием сильных эмоций — и создал описанную серию скульптурных портретов. Как современно они смотрятся сейчас! И можно представить, как были восприняты эти скульптуры в эпоху их появления: их не считали серьёзным искусством. Зато теперь, говорят, каждая такая скульптурная голова оценивается не меньше чем в миллион евро.
Кстати, ещё три таких миллионных головы (две из них изображены на снимке) оказались приятным сюрпризом при посещении одного из маленьких и абсолютно пустых музеев старой Братиславы — города, до которого из Вены можно доехать за полтора часа на автобусе.
Всё это я написал к тому, что Вена и её окрестности полны скрытых сокровищ. Открыть их повезёт тому, кто не только ходит по проторённым туристическим маршрутам вокруг раскрученных достопримечательностей, но и догадается заглянуть в какую-нибудь скромную дверь совсем рядом с ними.
Когда мы были в Венском музее истории искусств (Kunsthistorisches Museum), к нам подошёл пожилой мужчина. Видимо, он уловил какие-то из реплик, которыми мы обменивались между собой, и спросил по-русски: «Скажите, пожалуйста, а вы не знаете, где же здесь Босх?» Я вынужден был сознаться, что не знаю (хотя был в этом музее не первый раз), и удивился, в свою очередь, сам: «А разве Босх тут имеется?» Мы преисполнились решимости повысить нашу бдительность при осмотре картинной галереи музея, чтобы случайно не пропустить Босха, но эти усилия ни к чему не привели: Босха нигде не было. Тогда я решил обратиться к одной из служительниц с тем же самым вопросом. Имя художника я произнёс так, как мы привыкли по-русски, и смотрительница — уже не юная, но ещё довольно моложавая светловолосая женщина с миловидным лицом — напряглась. «Вы ищете Боша?» — наконец догадалась она, и стало понятно, что по-немецки фамилию художника произносят как название фирмы — производителя электрооборудования, которое, действительно, пишется точно так же (Bosch). «Видите ли, Бош у нас только один, но посмотреть его вы не сможете, поскольку он уже давно находится на реставрации. Извините», — добавила она с виноватой улыбкой.
В искусствоведческих справках подчёркивается мысль, что во времена Босха подобные изображения несли смысл, не во всём понятный сегодняшнему зрителю. Это были назидания современникам, призванные уберечь их от греховных поступков. Что-то наподобие современной антирекламы сигарет: «Курение убивает», «Курение вызывает рак» и так далее. Вот и босховские ужасы должны были наглядно продемонстрировать страшные последствия греховных поступков, ожидающие людей в загробной жизни. Но возникает простой вопрос: почему этого не делал никто, кроме Босха? У меня и в этом вопросе мнение, отличное от взгляда искусствоведов. Я думаю, Босх всё же немного смаковал этих монстров, ему нравилось их сочинять и конструировать, давая тем самым волю своему воображению, рвавшемуся за пределы тесных религиозных канонов. Да, конечно, любая часть картинки имела строгое религиозно-моралистическое объяснение, но это была форма, в которую Босху было удобно вложить свои неординарные фантазии.
Однако самым моим любимым художником остаётся всё-таки Альбрехт Дюрер. В российских музеях нет ни одного живописного произведения этого блестящего немца эпохи Возрождения, прошедшего итальянскую школу, и у нас его знают плохо. Между тем это мастер уровня да Винчи и Микеланджело. Более или менее знакома любителям искусства его гравюра «Меланхолия», да ещё, может быть, «Четыре всадника Апокалипсиса» — оформители и дизайнеры любят включать их в графический ряд своих сайтов и коллажей. Ещё у Дюрера есть несколько автопортретов, о которых я написал в другой своей заметке в рубрике «Впечатления» (
Но если от входных дверей повернуть направо, то можно увидеть дверной проём, в котором стоит ещё один служитель, а возле проёма висит объявление, что это — вход на выставку ценных реликвий собора, которая открыта в любое время, в том числе во время служб. Туристы, оставляющие в музеях и дворцах Вены огромные деньги, почему-то не хотят платить за посещение выставки в бесплатном для входа соборе и, прочитав объявление, сворачивают в сторону, всё к той же осаждаемой их собратьями решётке. Ну, а мы, движимые каким-то внутренним инстинктом, решили-таки эту выставку посетить.
Первое касается небезызвестной Сиси (она же Елизавета, 1837–1898) — второй жены императора Австро-Венгрии Франца Иосифа, историю которой большинство из нас в общих чертах усвоило из фильма с Роми Шнайдер в главной роли (её фото — слева, фотопортрет настоящей Сиси — справа). Мы помним по фильму, что, хотя юную баварскую принцессу и выдали в чужую страну по политическому расчёту, её муж император — красавец и умница — пришёлся ей очень даже по нраву и, полюбив своего августейшего супруга, Сиси—Роми преисполнилась стремления стать достойной королевой, пекущейся о благе австрийцев и венгров (а последние пользовались её особенной заботой и любовью), и в итоге снискала у этих народов огромную и трогательную любовь.
Надо отдать Сиси должное: у неё оказался сильный характер. Будучи лишена всякой свободы, она по крайней мере не раскисла: занималась своим здоровьем, настояла на том, чтобы поставить в своих покоях гимнастические снаряды (шведскую стенку, кольца — чем приводила в ужас придворных дам), и много ездила верхом. Ясно, что конные прогулки были для неё законным способом хоть на время вырваться из-под дворцового ритуала и постоянных соглядатаев, и не исключено, что благодаря этим прогулкам — наверняка совершаемым в сопровождении офицеров гвардии его величества или других наездников — ей удавалось даже крутить кое-какие интрижки (по крайней мере, намёки на это делала в письмах её сестра, из-за чего Сиси разорвала с ней отношения). Впрочем, достоверных доказательств этого нет, однако несомненно, что мужа своего Сиси не любила. Она также много путешествовала, совершая длительные (до двух лет) поездки за пределы империи. Во время одной из таких поездок трагически оборвалась её жизнь: в сентябре 1898 г. она погибла от руки террориста-антимонархиста в Женеве. В этом городе жена кайзера пребывала вроде бы инкогнито, остановившись в отеле «Бо Риваж» (Beau Rivage), но прислуга отеля знала, кто она такая, и выдала этот секрет газетчикам. Именно из газет террорист узнал о факте и месте её пребывания, моментально решив сделать её своей целью. Интересно, что этот женевский отель мне хорошо знаком, но ничто в нём не напоминает о пребывании там Сиси. Может быть, потому, что исторические факты не украшают репутацию отеля, хоть они и говорят о делах давно минувших дней.
Гримасы выражали разные эмоции и ощущения: боль, брезгливость, сильное удовольствие, страх и многие другие. Выглядели эти скульптурные головы хоть и реалистично, но на грани карикатурности. Я углубился в чтение пояснений, и оказалось, что это вовсе не произведения современного постмодерниста, как я подумал в начале, а работы XVIII века! Франц Мессершмидт (1736—1783), архитектор и скульптор, даже профессорствовал в Венской академии художеств, но в какой-то момент ему отказали от должности, потому что бедняга стал проявлять признаки душевной болезни. Как раз тогда он занялся углублённым изучением мимики лица под влиянием сильных эмоций — и создал описанную серию скульптурных портретов. Как современно они смотрятся сейчас! И можно представить, как были восприняты эти скульптуры в эпоху их появления: их не считали серьёзным искусством. Зато теперь, говорят, каждая такая скульптурная голова оценивается не меньше чем в миллион евро.