|
Главная > Публикации > Отдельные статьи
© 2014 г., Д.И. Ермолович ПЕНИЕ БЕЗ ЗВУКАОб итогах переводческого конкурса
Конферансье (на репетиции концерта самодеятельности). ...Попросим Шуру—и она
сейчас споёт для вас без звука... Дама-инспектор (из зала). Ну... Насчёт споёт без звука—это ты ей сомнительный комплимент отпустил! Из фильма С.А. Герасимова «Журналист» (1970)
Эта публикация посвящена итогам неформального интернет-конкурса переводов, организованного в июле 2014 года Павлом Палажченко. В состав жюри из четырёх членов был приглашён и автор этих строк. Договорились, что после подведения итогов конкурса каждый член жюри сможет прокомментировать переводы участников и изложить свои критерии оценки. С этой целью и были начаты заметки, которые вы читаете. Зная, какой энтузиазм вызвал конкурс (переводы продолжали поступать даже после объявления итогов), я понял, что было бы полезно рассказать о том, с каких позиций мною оценивались конкурсные работы. Ведь среди участников были не только профессиональные переводчики, но и любители, многим из которых остро не хватает соответствующих знаний. Им — конечно, из числа тех, кто вообще прислушивается к чужому мнению — особенно важно понять, почему их перевод не оказался среди победителей, по каким критериям вообще судят о качестве перевода. Но по мере написания этих заметок стало ясно и другое. Даже один короткий текст, одновременно переведённый значительной группой людей, может помочь заметить какие-то тенденции, даже, если угодно, стереотипы в подходах русскоязычных людей к перевыражению иностранного текста на родном языке. В какой-то мере мы, преподаватели перевода, изучаем такие стереотипы регулярно, проверяя контрольные и экзаменационные работы студентов-переводчиков. И всё же студенческая группа обычно гораздо более однородна в том, как её члены справляются с заданием: эти люди уже прошли какой-то отбор, лингвистическое обучение, получили общую базу начальных знаний и навыков для формирования переводческой квалификации. На старших курсах это во многом люди «одного племени» как друг с другом, так и с преподавателями. А вот в интернет-конкурсе, где принимают участие все желающие, подходы и внутренние установки участников варьируются в несравненно более широких пределах, переходя подчас неожиданные границы. Итак, на конкурс к объявленному сроку поступило 42 перевода, из них учредитель сформировал шорт-лист, в который вошло 18 работ, и направил их на оценку членам жюри. Не буду здесь углубляться в систему выставления оценок и присуждения мест, скажу только, что первая премия никому присуждена не была. Лучший перевод получил вторую премию, и его автором оказался профессиональный переводчик. Сразу прошу прощения за то, что не упоминаю его имени, как и имён других участников. Все переводы я буду цитировать и комментировать без упоминания их авторов. (Кстати, в ходе конкурса члены жюри получили тексты под номерами, без всякой привязки к именам.) Теперь конкретно о задании. Участникам конкурса предлагалось перевести небольшой отрывок из художественного произведения — романа Дж. Франзена «Свобода» (Freedom by Jonathan Franzen), а именно: By the time Walter returned from Saskatchewan, she’d dispatched the remainder of War and Peace in the three marathon reading days. Natasha had promised herself to Andrei but was then corrupted by the wicked Anatole, and Andrei went off in despair to get himself mortally wounded in battle, surviving only long enough to be nursed by Natasha and forgive her, whereupon the excellent old Pierre, who had done some growing up and deep thinking as a prisoner of war, stepped forward to present himself as Natasha’s consolation prize; and lots of babies followed. Patty felt she’d lived an entire compressed lifetime in those three days, and when her own Pierre returned from the wilderness, badly sunburned despite religious slatherings of maximum-strength sunblock, she was ready to try to love him again. She picked him up in Duluth and debriefed him on his days with nature-loving millionaires, who had apparently opened their wallets wide for him. Хотя этот отрывок и вырван из контекста, он более или менее самодостаточен по содержанию. Героиня (Пэтти) ожидает возвращения своего мужа (Уолтера), но запуталась в своём отношении к нему, не зная, способна ли она испытывать к нему прежние чувства, — можно предположить, что за время его отсутствия она сошлась с кем-то другим. Кроме того, ясно, что какое-то время назад она начала читать роман Льва Толстого «Война и мир». С формально-речевой точки зрения обращает на себя внимание в первую очередь синтаксис отрывка. В нём 155 слов и всего четыре предложения: понятно, что эти предложения получились распространёнными и многословными. В том, насколько это важно и почему, мы разберёмся чуть позже, а пока просто отметим данный факт. В лексическом отношении текст отнюдь не страдает «словесным худосочием» (по выражению К.И. Чуковского): при общей разговорности в него вкраплены книжные слова (whereupon; slatherings), образные словосочетания — пусть не такие уж оригинальные, но достаточно яркие (marathon reading; religious slatherings of sunblock). При этом автор умело, без стилистического диссонанса использует их наряду с шаблонным эпитетом, характерным для специально упрощённой речи, как бы предназначенной для детей (the wicked Anatole). В целом нельзя не ощутить тона добродушной иронии, которым пронизан отрывок. На том, какие именно особенности текста создают этот тон, я остановлюсь подробнее при дальнейшем разборе. В общем, отрывок построен на довольно сложной авторской системе языковых средств. Именно это и делает его непростым для передачи на русский язык, и при оценке переводов профессиональный взгляд направлен в первую очередь на то, насколько переводчик сохранил параметры этой системы. Подвергнем теперь текст и его переводы более детальному разбору. В подзаголовки разделов моего анализа вынесены фрагменты некоторых переводов. Дочитала, проглотивПервое предложение открывается придаточным времени (By the time Walter returned from Saskatchewan), которое в одних переводах также передано придаточным (К тому моменту/времени как Уолтер вернулся из Саскачевана), а в других — свёрнутой предикацией, то есть отглагольным существительным (К возвращению или До возвращения Уолтера из Саскачевана). Принципиальной разницы нет — и всё же не хочется, чтобы в начале пассажа читатель спотыкался на союзном словосочетании (К тому моменту как). В отличие от английского языка, оно при выразительном чтении требует паузы перед как, а это чуть замедляет и разрыхляет ритмику текста. Тут самое время отметить, что английский оригинал читается очень стремительно, почти на одном дыхании. (На том, почему это желательно сохранить в переводе, я ещё остановлюсь.) А если уж и оставлять придаточное предложение, я бы отдал предпочтение варианту к тому времени как: всё-таки чтение было закончено не «к моменту» возвращения Уолтера, а явно раньше — самое позднее к тому времени, как Пэтти собралась и поехала ему навстречу на машине в город Дулут. Скажете, это мелочь? Может быть. Но вы-то стремитесь к совершенству в переводе, не правда ли? Тогда, шлифуя свой перевод, постарайтесь учитывать и мелочи. В основной части первого предложения заставляют задуматься два момента: передача группы сказуемого (dispatched the remainder of War and Peace) и обстоятельства (in the three marathon reading days). В обоих случаях автором использованы экспрессивные средства. Начнём с группы сказуемого. В призовом переводе — одолела остаток «Войны и мира». Неплохо, однако посмотрим на другие варианты: она дочитала «Войну и мир»; она добила «Войну и мир»; она осилила «Войну и мир»; она успела проглотить (или буквально проглотила) остаток (или оставшуюся часть) «Войны и мира»; она расправилась (или управилась) с оставшейся частью «Войны и мира». Сразу отметём вариант с глаголом дочитала как лишённый экспрессии (эта потеря ничем не компенсирована), а также встретившееся в одном переводе сочетание «дочитала, проглотив» как семантически избыточное, поскольку проглотить (книгу) — это и значит ‘прочитать быстро, залпом’ (здесь и далее дефиниции русских лексем даются по словарю С.И. Ожегова), а плеоназмы, как правило, портят перевод. Вряд ли можно согласиться с глаголом добила, потому что это слово принадлежит уже к несколько сниженной, просторечной лексике и выбивается из стилистических рамок, заданных автором. Оригинал по своему стилю — это сдобренный добродушным юмором, но вполне литературный рассказ тонкого психолога, а не впечатления подростка, которыми он делится со сверстниками («не, ну я вчера к часу ночи добил упражнение!»). Варианты одолела и осилила приемлемы. Правда, если вникать в самые тонкие нюансы, есть в них ненужный акцент на преодолении материала и, может быть, каких-то затруднениях. Этого оттенка не выражает глагол dispatch, который имеет разговорное значение ‘deal with (a task, problem) quickly and efficiently’ (здесь и далее дефиниции английских лексем даются по словарю Oxford Dictionary of American English). Близко подходит к этому значению глагол управиться, и к нему я бы добавил ещё разделаться, не употреблённый никем из конкурсантов шорт-листа. А как насчёт расправиться? Что-то подсказывает мне, что этот глагол не подходит, но для проверки интуиции лучше обратиться к Национальному корпусу Русского языка. Посмотрим там сочетаемость этого глагола с дополнениями роман, книга и другими словами того же семантического поля (‘текст’). Увы, во всех приведённых в корпусе примерах расправиться с книгой означает либо порчу книг, либо их уничтожающую критику, либо произвольную переделку. Например, художник Борис Ефимов рассказывает, как писательница Вера Инбер сочиняла новые либретто для классических опер и оперетт: Жермона, этого любящего и заботливого отца, Вера Михайловна сочла нужным «модернизировать» в похотливого ловеласа, который не прочь стать вместо сына любовником Виолетты... Не менее решительно Вера Михайловна расправилась и с традиционными текстами таких классических оперетт, как «Корневильские колокола», «Прекрасная Елена», и другими. (Б. Ефимов. Десять десятилетий) Ну, и конечно, хорошо подходит к нашему переводу глагол проглотила. Так что из всех соответствий группе сказуемого я отдал бы предпочтение вариантам: Она проглотила остаток «Войны и мира» и Она разделалась (или: управилась) с остатком «Войны и мира» (конечно, вместо слова остатком можно написать и оставшейся частью). Первый из глаголов, пожалуй, частотнее, однако второй ближе по семантике к оригиналу. Боюсь, сейчас на меня посыплются обвинения в буквализме! Но напомню, что в художественном переводе наша задача в том, чтобы, не нарушая нормы и узус русского языка, в рамках возможного воспроизвести не только смысл, но и способ его выражения автором. Всё-таки это его произведение, он решил выразиться так, а не иначе. Одним трёхдневным махомТеперь подумаем о передаче образного обстоятельства — in the three marathon reading days. Сочетание marathon reading нельзя назвать расхожим, но слово marathon широко употребляется в переносном значении, подразумевая некое длительное занятие, подобное забегу на сверхдлинную (марафонскую) дистанцию. В том же образном смысле употребляются и русские слова марафон, марафонский: нет никакой необходимости уходить в переводе от этого образа, и marathon reading можно передать как марафонское чтение или читальный марафон (лично мне второй вариант больше по вкусу, но вряд ли этот выбор поддаётся объективному обоснованию, так что будем считать оба варианта равноценными). Однако почему-то данный образ использовали в переводе лишь четверо из 18 участников шорт-листа. У других обстоятельство выглядит так: взахлёб за три дня; за три дня запойного чтения; за три долгих дня (странно, почему долгих? срок в данном случае очень маленький); три дня без передышки (утомилась, бедная); за рекордные три дня (в каком смысле рекордные? она с кем-то соревновалась? или переводчик заглянул в Книгу рекордов Гиннеса?); за три дня безотрывного чтения; за три дня почти непрерывного чтения; полностью посвятив чтению три дня; не отрываясь от книги три дня (а это всё — нейтральные, лишённые образности варианты, и один из них даже чересчур рационален: ну как же, она всё-таки прерывала чтение на еду и сон, поэтому чтение было только «почти непрерывным»). Не могу в данном случае пройти мимо одного перевода, не вошедшего в шорт-лист: дочитала одним трёхдневным махом. Автор, видимо, не осознавал, что у него получился оксюморон: мах (‘взмах, движение руки или ноги’) никак не может быть «трёхдневным». Конечно, в переносном смысле мах означает ‘однократная попытка, быстрое разовое действие’ и уже не привязано к движению конечностей. Но нужно понимать, что сочетаемость слова в переносном значении всё равно в основе своей определяется его исходным, буквальным образом. Это давно подмечено психологами: «Наш мозг воспринимает любую информацию буквально, придавая словам их прямое значение. Идиоматические выражения для подсознания… приемлемы только в определённом, конкретном смысле. „У него денег куры не клюют“ — для подсознания эта фраза и означает категорический отказ кур вышеуказанного субъекта клевать его монеты и банкноты». Именно в силу этой особенности нашего языкового сознания трёхдневный мах воспринимается как взмах или прыжок, совершаемый в три дня, и несмотря на полное понимание фигуральности этого выражения, вызывает улыбку своим комизмом, что не предусмотрено ни автором, ни самим переводчиком. Не могу не вспомнить, в качестве лирического отступления, как меня в своё время позабавило столкновение метафор в лекции по сравнительно-историческому языкознанию, которую когда-то читал нам, студентам, один уважаемый профессор. «Теория младограмматиков,—сказал лектор,—явилась первой ласточкой, пробившей брешь в здании шлейхеровского натурализма». Прекрасно понимая смысл этой фразы, я всё же с трудом удержался от смеха, представляя себе хрупкую ласточку, пробивающую грудкой брешь в толстой кирпичной стене. Как ни странно, говорящий (пишущий) не всегда осознаёт то, что сразу замечает слушающий (читающий). Это иллюстрирует и цитата из фильма Сергея Герасимова, вынесенная в эпиграф. Чтобы и у нас, переводчиков, не получалось «ласточек, пробивающих брешь в здании» или «пения без звука», мы должны учиться воспринимать свой текст так же, как его адресаты. Вот почему так полезно бывает отложить свой перевод на какое-то время, а потом прочесть его свежим взглядом. В этом случае легче заметить такие оксюмороны. Но вернёмся к конкурсным переводам. Что же помешало подавляющему большинству участников использовать авторский образ, имеющий вполне эквивалентное соответствие в русском языке? Могу преположить только одну причину: это преувеличенная боязнь перевести близко к тексту, сформировавшаяся у участников либо сама по себе, либо под влиянием некоторых педагогов. В оправданном желании отучить своих студентов от буквализма эти менторы порой заходят слишком далеко, объявляя всякое следование тексту—неважно, оправданное или нет—чуть ли не дурным тоном. Да и многие студенты расширительно толкуют рецепты своих учителей, высмеивающих буквализм на уроках, а также и в хлёстких статьях, публикуемых в переводческих журналах. В уме у многих укореняется мысль, что переводчик может переделывать и трансформировать текст как ему хочется. Мне хорошо это известно из собственного опыта: на последнем курсе переводческого факультета в мои руки попадают студенты, почти поголовно «воспитанные» в традициях произвольного отношения к тексту. Приходится доказывать им, что, научившись отходить от текста, нужно уметь и приближаться к нему. Не смогла устоять перед натиском ловеласаВторое предложение конкурсного текста—это пересказ части фабулы «Войны и мира», представляющий собой длинную цепочку предикаций. В технике перевода известен такой приём, как членение предложения, и многие конкурсанты прибегли к нему, разбив данную фразу на две, три и более. Ведь так читателю легче воспринять и усвоить изложенное—видимо, полагали они. Более того, в некоторых переводах применена форма «исторического» настоящего: использованы глаголы настоящего времени для обозначения действия в прошлом. Приведём полностью одно из соответствий второму предложению (формы «исторического» настоящего выделены курсивом): Наташа обещала свою руку Андрею, но мерзавец Анатоль соблазняет её, и Андрей в отчаянии уезжает на войну, где получает в бою смертельную рану, но все же успевает перед смертью простить Наташу, которая преданно ухаживает за ним. И вот тут-то старый дружище Пьер, который здорово повзрослел и много о чем поразмыслил, пока был в плену, выходит на первый план и достаётся Наташе в качестве утешительного приза; дальше, как водится, куча детей. Нет, «историческое» настоящее здесь—отнюдь не криминал, однако употребление этой формы неизбежно замедляет повествование, делает его более обстоятельным и неспешным, как бы перенося читателя во временной план описываемых событий. Согласно той же логике второе предложение оригинала разделилось в переводе на два: где-то внутри такого пассажа обязательно нужно поставить точку. Так часто пишутся аннотации фильмов, либретто опер, рассказываются анекдоты. Но подумаем: уместно ли здесь, именно в этом переводе, такое замедление темпа и изложение в стиле краткого либретто? Думаю, нет. Ведь нам сказано, что Пэтти предприняла настоящий читальный марафон, и фабула романа в оригинале пересказана именно так, как она ею воспринималась, то есть в виде стремительной, безостановочной череды событий. Именно поэтому автор уместил столько предикаций в одну фразу. Жертвовать такой структурой (не говоря уже о применении «исторического» настоящего) в переводе нежелательно: так мы рискуем исказить авторский стиль, ослабить темпоритмическую выразительность текста. Сложную задачу для переводчика представляет та часть текста, что относится к Анатолю Курагину. Как уже было отмечено, его имя сопровождается нарочито упрощённым эпитетом wicked, а его действия по отношению к Наташе—довольно неконкретным по значению глаголом corrupted. Вот что мы имеем в переводах: её соблазнил (обольстил, совратил, развратил) порочный (коварный, безнравственный, испорченный, развратный, подлый, мерзавец, порочный кутила) Анатоль. Есть ещё такой вариант: она не смогла устоять перед натиском ловеласа Анатоля. Тут переводчику, конечно, надо бы вспомнить сюжет романа «Война и мир» (а если он его не помнит или вдруг вообще не читал, очень кстати будут краткие, но достаточно подробные изложения сюжетов классики, в изобилии имеющиеся в Интернете). Тогда он поймёт, что под словом corrupt здесь понимается всего лишь назойливое ухаживание за Наташей, вынудившее её отказаться от слова, данного князю Андрею. Нет-нет, до «этого дела» между Наташей и Анатолем никоим образом не дошло (она всего лишь по-девичьи влюбилась в него, до того что готова была с ним бежать и тайно обвенчаться), поэтому варианты с «соблазнением», «совращением», «развращением» и «неспособностью устоять под натиском ловеласа», которые можно понять как принуждение к интимной близости или иным непристойностям, являются здесь грубой смысловой ошибкой. Эпитет wicked я уже комментировал; он часто применяется к «злым» персонажам детской литературы (вспомним, к примеру, злых волшебниц Страны Оз—the wicked witches) и в этом пассаже звучит, на мой взгляд, иронично, слегка примитивизируя пересказ фабулы романа. По-русски так же иронично может звучать не менее шаблонный эпитет коварный, которому можно отдать пальму первенства среди русских соответствий. Да ведь и правда, что Анатоль вёл себя коварно по отношению к Наташе: он уже был женат на другой, и в случае, если бы план тайного венчания с Ростовой осуществился, её брак оказался бы недействительным. Годится и характеристика обманщик, хотя её не употребил ни один конкурсант. Пожалуй, я не возражал бы и против слова ловелас: оно способно служить собирательным обозначением определённого типажа литературных героев и также употребляется с лёгкой иронией (только, конечно, не вместе с «натиском» и неспособностью девицы «устоять» перед ним). А вот с эпитетами подлый и мерзавец переводчики явно переборщили: вместо иронии они выражают яростное негодование, для которого оригинальный текст не даёт оснований. Что касается слова кутила, то, хотя Курагин, может, и был таковым, об этом у Франзена ничего не говорится, да и в контекст обольщения Наташи оно совсем не вписывается. В отчаянном порыве отправился получать смертельное ранениеПерейдём к той части, где говорится про князя Андрея: “Andrei went off in despair to get himself mortally wounded in battle, surviving only long enough to be nursed by Natasha and forgive her”. Ироническая линия здесь продолжается, хотя и выстроена очень тонко. Конечно, инфинитивная группа to get himself mortally wounded in battle обозначает всего лишь последующее действие, но как же исключить и намёк на то, что князь Андрей, разочаровавшийся в любви, сознательно шёл навстречу смерти? Ведь он мог бы служить при штабе, однако попросил перевести себя на фронт. Поддерживается ирония и второй инфинитивной группой—обстоятельством к причастию surviving: “only long enough to be nursed by Natasha and forgive her”. Вроде бы простая констатация факта, но и тут есть маленькая «фига в кармане»: инфинитив, столь часто употребляемый для выражения цели, в подтексте намекает на некоторую искусственность литературной конструкции—автор «Войны и мира» не даёт герою умереть сразу, а позволяет прожить ровно столько, сколько нужно, чтобы героиня, в соответствии с требованиями жанра, искупила свою вину. Читаем переводы. Андрей в отчаянии бросился в самый центр боевых действий, чтобы получить смертельное ранение. Наташа едва успела поухаживать за ним перед смертью, а он едва успел её простить. Не годится: здесь значение цели в придаточном с чтобы выпятилось на первый план и вместе с двукратным едва успел(а), создающим впечатление какой-то общей спешки, превратило перевод в странный гротеск. Примерно такой же перебор, только выраженный ещё более неуклюже, допустили авторы вариантов: Андрей в отчаянии отправился на войну за смертельной раной; Андрей в отчаянии пошёл и получил смертельную рану в бою; Андрей в отчаянном порыве отправился получать смертельное ранение в бою. Увы, некоторые участники конкурса показали в этом месте, что вообще не в ладах с русским языком: …что толкнуло отчаявшегося Андрея на войну, где он был смертельно ранен, выжив лишь ровно на столько времени (sic!), сколько понадобилось, чтобы успеть попасть в заботливые руки Наташи в роли сестры милосердия и простить её. В современном русском языке инфинитивные обороты уже почти не используются в значении последующего действия. Поэтому в ряде переводов отразилось во многом оправданное решение: конструкция фразы была упрощена до последовательности простых предложений в союзной или бессоюзной связи: Андрей пришёл в отчаяние, был смертельно ранен в бою, но, однако, прожил ещё достаточно долго, простил Наташу, которая ухаживала за ним… И всё же, чтобы перевод не оказался совсем уж бесцветным, можно попробовать передать иронию иными—лексическими—средствами, например: Андрей отбыл на передовую, где его смертельно ранило, но умер не сразу, а протянул ещё ровно столько, сколько потребовалось, чтобы Наташа поухаживала за ним и получила от него прощение… Здесь иронию выражает безличный глагол потребовалось, но достаточно тонко, потому что ироничность его уравновешивается самой безличностью предложения, в которой не говорится о том, кому это потребовалось. Тут я должен признаться: это мой собственный вариант перевода, а из конкурсантов шорт-листа никто ничего похожего (и одновременно грамотного) не предложил. Впрочем, с оговорками я могу согласиться и с призовым вариантом: Андрей с горя ушёл на войну и был смертельно ранен, однако умер не сразу, а сперва позволив Наташе поухаживать за ним и простив её. С оговорками — потому, что, во-первых, здесь явный перебор в выражении «с горя». Во-вторых, ирония хоть понята и передана лексически (причастием позволив), её острие оказалось направленным не на искусственность сюжетного хода, а почему-то—и не вполне заслуженно—на князя Андрея. Отчего ж ему не следовало позволить Наташе ухаживать за собой? Он всё-таки был смертельно ранен. Чудесный прежний ПьерСледующая часть второго предложения посвящена Пьеру Безухову, и многих привели в замешательство два определения в сочетании the excellent old Pierre. Один из участников конкурса даже сопроводил свой перевод припиской: «Что значит здесь определённый артикль – ‘тот самый’ или ‘наш знакомый’? И что значит old—буквально ‘немолодой’ или что-то в переносном смысле? М-да…». Определённый артикль выполняет здесь свою стандартную функцию—указание на то, что референт уже упоминался ранее или подразумевается как известный. А вот old говорит не о возрасте, а употреблено в разговорном значении ‘used to express affection, familiarity, or contempt’. Подчёркивается и отношение Наташи к Пьеру как к доброму знакомому, и отведённая ему Толстым роль неизменно преданного и доброго положительного героя (учитывая определение excellent, как бы противостоящее характеристике Курагина — wicked). Опять очень тонкая, но явная ирония. Как же передали участники the excellent old Pierre? Вот варианты: старый добрый Пьер (в большинстве переводов), добрейший Пьер, добрый (или безупречный, славный, благородный, блистательный) старина Пьер, чудесный прежний Пьер, старый дружище Пьер, наш старый знакомый Пьер. Из этих соответствий надо сразу отмести последние три: в двух последних никак не передана характеристика excellent, а в варианте чудесный прежний Пьер не очень понятен смысл определения прежний, которое к тому же противоречит мысли, что, побывав в плену, Пьер в чём-то изменился (поём без звука?). С преобладающим вариантом старый добрый Пьер можно бы и согласиться, но этому немного мешает то, что ведь и автор мог написать: the good old Pierre; однако вместо good он поставил более сильное слово — excellent (звучащее, как уже было сказано, с лёгкой иронией). При поиске оптимального решения будем помнить о задаче системной передачи авторских языковых средств. Нужно поискать эпитет, органично противопоставляемый характеристике Анатоля Курагина. Если мы назвали Анатоля коварным, порочным или обманщиком, логично применить к Пьеру прилагательное благородный, безупречный или честнейший. Эти слова (в отличие от славный, добрейший, чудесный и т.п.) способны звучать именно с тем немного шутливым пафосом, который тут нужен. Для словечка же old в русском языке имеется неплохое соответствие: всё тот же; от архаично-литературного старина я бы в данном случае отказался. Про Пьера Безухова говорится, что он “had done some growing up and deep thinking as a prisoner of war”. Этот оборот с герундиями нелёгок в передаче с чисто синтаксической точки зрения, а помимо этого в нём тоже сквозит ирония: конструкция “do some + ing-form” в подтексте подчёркивает как бы частичный, преходящий характер упоминаемых занятий (взросление и глубокие размышления). Посмотрим, что написали конкурсанты: Пьер, у которого было время стать мудрее и задуматься о жизни, пока он находился в плену; Пьер, у которого в плену было время хорошенько подумать и повзрослеть (в этих вариантах сделан вряд ли уместный акцент на времени); Пьер, который в плену стал более зрелым и многое осознал (ирония не передана, конструкция стал более зрелым тяжеловата для изящной словесности); Пьер, успевший в плену вырасти в мыслителя (здесь ирония передана, и неплохо, но утрачена мысль о взрослении Пьера); Пьер, повзрослев и поразмыслив в плену о судьбах мира (ирония передана, но «судьбы мира»—это, пожалуй, излишняя конкретизация). Отдельного комментария заслуживает вариант: Пьер, возмужавший и много передумавший за время плена (подобных было несколько). Преобразуйте причастие в глагол (*он много передумал), и вы осознаете грамматическую некорректность словосочетания много передумавший. Глагол передумать в значении ‘обдумать многое’—переходный и требует дополнения, а слово много—наречие и дополнением быть не может. Эту роль могут играть либо местоимение многое, либо словосочетание много чего. Честно говоря, возникли похожие сомнения и в отношении призового перевода: Пьер, который к тому времени успел побывать во вражеском плену, повзрослеть и много о чём передумать… Конструкции «много о чём передумать» не нашлось в Национальном корпусе русского языка, вероятно, всё-таки правильнее сказать: многое передумать или много чего передумать. Но могу предложить вариант, не встретившийся ни в одном из конкурсных переводов: передумать много дум. Так мы передадим и понятие deep thinking (дума—это всегда глубокое размышление), и иронию, поскольку она неизменно возникает при включении былинно-эпического выражения думать думу в современную речь. Весь в белом появился и взял на себя роль утешительного призаНемало иронии заложено и в следующей части касательно Пьера: stepped forward to present himself as Natasha’s consolation prize. В отличие от marathon reading, образное выражение consolation prize почти все перевели без ухищрений, то есть как утешительный приз. Только один конкурсант решил отказаться и от этого образа. Его перевод оказался напрочь лишённым всякой иронии: он стал для Наташи и утешением, и наградой. Забегая вперёд, скажу, что данный переводчик «вычистил» из своего текста и все другие авторские образные выражения, кроме одного: stepped forward — вышел на первый план. Причина данной избирательности остаётся для меня загадкой. А как же описали появление Пьера другие переводчики? Читаем: явился к Наташе (или: объявился; явил себя Наташе; предложил себя Наташе; подарил себя Наташе) в качестве утешительного приза; весь в белом появился… и взял на себя роль утешительного приза; вышел из тени, чтобы предложить себя в качестве утешительного приза для Наташи; в качестве утешительного приза для Наташи вызвался выступить… Из всех этих вариантов следует, что переводчики заглядывали в словарь, чтобы уточнить значение фразового глагола step forward, и опирались на следующую дефиницию: ‘offer one’s help or services’ (предложить помощь или услуги). Однако такая трактовка привела их не к мягко-ироничному, а к совершенно гротескному взгляду на события, согласно которому Пьер «предлагает себя в качестве утешительного приза». Некоторые дали себе и дальше порезвиться в том же духе: весь в белом появился, подарил себя… Это уже похоже на издёвку над Толстым, чего, я думаю, в оригинале нет. Дело в том, что step forward может значить и простое появление в центре внимания. Это, надо сказать, почувствовали меньшинство конкурсантов. Их варианты звучали так: предстал утешительным призом; вышел на авансцену как утешительный приз; выходит на первый план и достаётся Наташе в качестве утешительного приза и т.п. Здесь «выход» Пьера (на первый план, авансцену) — не его сознательное действие, а этап в развитии сюжета, на котором писатель возвращает данный персонаж в основную линию повествования. Снова некое действие описано Франзеном не само по себе, а как узел литературной конструкции Льва Толстого. Второй план, который не все увидели. К началу статьи |