Приветствую, Ростислав! В общих чертах Вы правильно изложили принципы передачи имён собственных. И, что касается второй категории (т.е. ИС, подчиняющихся правилам регулярной передачи), то я бы назвал ещё один принцип: даже «плохой» порядок лучше «хорошей» неупорядоченности.

Поэтому да, современная Iseult — не Изольда, а, согласно произношению [ɪˈzuːlt], — Изулт. И почему иностранное имя должно обязательно содержать русский маркер пола? Ведь приведённый Вами же вариант Элизабет такого маркера не содержит. Никто её не переделывает в Елизавету, если это не королева английская. Согласитесь, если мы стремимся к какой-то системе и нас устраивает Элизабет, то должна устраивать и Изулт.

А по поводу Arthur Smith — откуда взялась транскрипция «Эсер»? Ни по каким правилам так писать не предлагается. В системе регулярной англо-русской практической транскрипции буквосочетание ar, читаемое как [ɑᴿ], передаётся как ар, а согласный звук [θ] — как т. Так что Arthur — всегда Артур.

И, если Вы заметили, кроме тенденции «переделывать под наши нравы» действует и другой тренд — отказываться от традиционных (прецедентных) вариантов ИС в пользу более точной транскрипции. Например, английские короли Charles I и Charles II в нашей традиции — Карлы, но если нынешний принц Чарлз всё-таки когда-нибудь взойдёт на престол, есть большой шанс, что он будет у нас именоваться Чарлз III, а не Карл III. (Кстати, корректно писать это имя без мягкого знака — как и Чарлза Дарвина, что и делает, например, Википедия).

Надо отдавать себе отчёт, что полного «порядка» навести никогда не удастся потому, что передача иноязычных имён — процесс, в котором заложено неразрешимое диалектическое противоречие (об этом я подробно написал в своей книге «Имена собственные: теория и практика межъязыковой передачи»), и в нём постоянно действуют противоположные друг другу факторы — цель воспроизведения исходной формы и необходимость адаптации к системе принимающего языка. Но принятые правила регулярной практической транскрипции — это сбалансированный компромисс, и к нему желательно стремиться.

Приветствую, Роман! Употребление Present Continuous одновременно с наречием usually следует понимать как совмещение двух аспектов действия. Present Continuous ("we are watching") — это как бы «скриншот», моментальный снимок ситуации на определённый момент. Пояснение "We're usually watching the news on TV at 9.00 (=we're already watching at 9.00)" означает просто, что такой «моментальный снимок» семьи, сделанный в 9 часов, запечатлеет людей, уставившихся в телевизор во время программы новостей (независимо от того, начали ли они смотреть телевизор только что или уже смотрят какое-то время). А второй аспект, обозначаемый словом usually, отражает тот факт, что такой же «моментальный снимок» можно сделать, как правило, и в любой другой день. Так что маркеры маркерами, но единицы языка всегда могут сложиться и в иную конструкцию.

Однако я хотел бы подчеркнуть, что подобные построения — это порой логически ненужные усложнения, которые надо понимать, но которыми я бы не советовал увлекаться. Стандартная формула "We usually watch the news at 9 p.m." прекрасно отражает ситуацию со всеми вариациями.

Стилистически подмеченное Вами употребление аналогично использованию нетерминативных глаголов в форме Continuous ("I'm loving it" вместо "I love it") — это звучит забавно, любопытно, но избыточно в семантическом и логическом отношении и поэтому не повышает качество и культуру речи (если о таковой вообще можно говорить применительно к дискурсу социальных сетей или рекламы). Почему-то мне кажется, что хороший писатель так не станет выражаться, если только не создаст подобным оборотом какой-то новый художественный акцент или образ.

Альфия, я, увы, не специалист по тюркским языкам и не могу судить о том, каковы были основания, побудившие специалистов использовать в качестве соответствия апостроф в латинской транскрипции узбекских имён собственных и твёрдый знак в их кириллической транскрипции. Но думаю, что, если эта система применялась в позднесоветский период, когда практическая ономастика была поставлена на серьёзную научную основу, для этого имелись достаточные причины. Так что в том, случае, который Вы описываете, вероятно, следует оставить твёрдый знак.

Алексей, это очень старая дискуссия. С одной стороны, существуют некие языковые нормы, прописанные в словарях и грамматических справочниках. С другой стороны, языковые нормы постоянно находятся в движении. Бывает подчас очень трудно отграничить безграмотность от непреодолимого изменения языковых норм.

Скажу Вам, что сам я — языковой пурист и считаю, что до тех пор, пока новую норму не зафиксируют авторитетные лингвисты в своих трудах и справочниках, нужно стремиться и добиваться соблюдения (по крайней мере в письменной речи, а также в публичных выступлениях) традиционных норм. Однако этого мало: я считаю, что за ту или иную норму следует держаться, если мы можем объяснить её языковой логикой, корректными аналогиями или регулярными моделями. Вот, например, сейчас очень распространилось произношение слова диску́рс с ударением на первом слоге (ди́скурс). Мне страшно режет ухо такой вариант, но не просто потому, что я привык произносить иначе, а потому что я знаю следующее:

Во-первых, это слово пришло к нам из французского языка, где ударение всегда падает на последний слог.

Во-вторых, русская орфоэпия чаще всего противится постановке ударения в заимствованных словах на первом слоге, особенно если в источнике оно стоит в другом месте; наоборот, куда более характерен сдвиг ударения с первого слога в языке-источнике на последний слог в русском языке (вот лишь несколько примеров: интерне́т, монито́р, стату́т, футбо́л, бобслéй, чизкéйк, онлáйн, локáут — но на самом деле таких случаев сдвига ударения к концу подавляющее большинство).

В-третьих, ни в одном из западноевропейских языков (включая английский, немецкий, испанский) ударение в этом термине не падает на первый слог. Следовательно, отпадают возможные аргументы о том, что иное ударение могло прийти к нам под влиянием какого-либо другого языка, помимо французского.

В-четвёртых, этот термин уже лет 80 является главным для такой дисциплины, как дискурсивная лингвистика, и вплоть до недавнего времени употреблялся филологами с корректным ударением на последнем слоге. Теперь, когда его «полюбили» в более широких научных кругах, что произошло такого, чтобы менять его произношение?

Таким образом, у меня целых четыре аргумента в пользу традиционного варианта. Думаю, что у сторонников иного произношения никаких аргументов не найдётся, и придётся заключить, что их привычка есть результат просто неграмотного прочтения слова каким-то научным работником или преподавателем, который передал эту ошибку своим ещё менее сведущим коллегам или студентам.

Или возьмём такой свежий пример, как критика формулы «одобряете ли вы поправки в Конституцию». Логика, разумеется, камня на камне не оставляет от винительного падежа в этой фразе.

Что касается «училки» Татьяны Гартман, то в целом её энтузиазм в борьбе против безграмотности мне импонирует, но я заметил, что она подчас перегибает палку. Были случаи, когда она сама же признавала, что критикуемый ею вариант допускается словарями и справочниками, но всего лишь «менее употребителен». Тогда уж, извините, отстаньте: если какой-то вариант пусть менее употребителен, но нормативно допустим — значит, нет никаких оснований к нему придираться.

Конечно, безумно огорчает, что институт редактуры в СМИ практически уничтожен. Я считаю, что лучше уж быть пуристом, чем объявлять речевую «вольницу». Языковая небрежность чаще всего сопутствует неупорядоченности мышления.

Уважаемый Тарас! Для меня данная проблема имеет простое решение. Да, переводчик имеет полное право проявить подобную инициативу и внести в перевод согласованные с автором изменения. Но для меня настолько же несомненно, что об этих изменениях он должен поставить в известность издателя и читателя (причём издателю нужно, конечно, предоставить письменное свидетельство согласия автора с внесённой правкой, т.е. хотя бы его письмо, присланное электронной почтой; даже при этом условии решение о том, в каком виде издать перевод, если только он не публикуется за счёт самого переводчика, принадлежит издателю).

При публикации перевода информацию об изменениях можно дать либо в общих словах, сообщив в предисловии или примечании, что в данную версию текста с ведома автора внесены изменения, либо более конкретно, пояснив (также в предисловии или примечании), в чём заключается суть сделанных изменений. Конечно, желательно это сделать в максимально корректной форме, не обидной для автора. Если таких указаний не будет, то читатели получат основание для недовольства и могут заподозрить переводчика в непозволительной «цензуре» или даже сознательном искажении текста. Издатель же, не поставленный в известность, получит основания обвинить переводчика как минимум в недобросовестном исполнении договора.

Бывает, что переводчик видит какие-то ошибки или упущения в тексте, автор которого уже умер или недоступен. В этом случае следует перевести текст как есть, но можно снабдить его примечаниями от переводчика, в которых и изложить свою точку зрения на эти ошибки.

Уважаемый Павел, Вы привлекли внимание к важной, но трудноразрешимой проблеме. Боюсь, что мы имеем здесь дело с глубинным противоречием, объективно присущим самой задаче межъязыковой передачи антропонимов: противоречием между, с одной стороны, стремлением к максимально точному воспроизведению формы оригинального имени и, с другой стороны, необходимостью корректно встроить передаваемое имя в систему принимающего языка. На эту антиномию накладывается дополнительная проблема: какую форму антропонима (в данном случае фамилии) считать оригинальной/исходной (об этом я писал в §2.2.9 «Несоответствие национально-языковой принадлежности (происхождения) ИС и среды его функционирования» в книге «Имена собственные: теория и практика межъязыковой передачи»).

Скажем, одни (в наиболее, по-видимому, многочисленной группе случаев) считают фамилию Петрiв исходно русской фамилией, оформленной по украинским орфоэпическим правилам, а другие (возможно, в другой группе случаев) — всё-таки украинской фамилией. При первом подходе кажется логичным, переводя на русский, восстановить принятое русское написание (Петров), при втором подходе — транслитерировать (Петрив). И, как мы видим из обсуждения в Википедии, приводятся доводы как в пользу первого, так и в пользу второго подхода.

Признаюсь: у меня нет аргумента в подкрепление той или иной позиции, который решительно перевесил бы все остальные. На данный момент я могу только высказать своё интуитивное ощущение: мне кажется, что в транслитерациях Маркив, Волкив, Антонив, Ковалив и т.п. присутствует какой-то гипертрофированный акцент на имитацию украинского произношения и написания, которое всё-равно по-русски в таком написании искажается (конечное украинское -в в этих фамилиях по-русски звучит более «жёстко», чем по-украински, и оглушается). Мне это напоминает попытку воспроизводить фамилию Сергеев гражданина Белоруссии какой-нибудь экзотической транскрипцией с белорусского вроде «Сярхэеу».

С другой стороны, я хорошо понимаю, что некоторые носители фамилий типа Петрiв не хотели бы их «русификации» и настаивают на имитационной транслитерации. Думаю, что конечным авторитетом в подобных случаях должен быть сам носитель фамилии. Если он желает называться по-русски «Петривым», по-видимому, следует уважать его желание — в соответствии с неофициальной «Всеобщей декларацией языковых прав» 1996 г. (см. §2.2.2 моей книги), согласно которой

«каждый имеет право на использование во всех сферах своего собственного имени на своём языке, а также право, только в случае необходимости, на возможно более точную фонетическую транскрипцию своего имени в другой системе письма».

Обратим, впрочем, внимание на оговорку «только в случае необходимости». К тому же беда в том, что, увы, каждого носителя фамилии не спросишь...

Практика показывает, что если какая-то форма может быть образована по продуктивным и корректным моделям языка, то носители языка не упускают этой возможности. Моим первым импульсом было согласиться с вариантами "to be conducting/improving" и отвергнуть сочетания "to be being built/discussed." Однако в Корпусе американского английского (COCA) я обнаружил около сотни примеров второго типа. Это не так много, но такие формы всё-таки используются, причём некоторые даже во вполне авторитетных источниках. Вот несколько примеров:

When we find ourselves in a situation where national news organizations seem to be being deliberately excluded, we think that's dangerous territory. (PBS)
But this does not appear to be being done currently. (TechCrunch)
What evidence could be being removed that would be central to figuring out the crucial questions... (CNN)

Тем не менее стилистически форма инфинитива (to) be being... представляется мне неудачной хотя бы в силу странно звучащего повтора (be—being). В изъявительном наклонении (is/was being) тавтология благодаря суплетивности форм неощутима на слух и употребляется легко и широко. К тому же и в семантическом отношении инфинитивная форма Passive Continuous нередко избыточна. Мы ничего не потеряем, опустив being в первых двух из приведённых мной примеров, а в третьем примере замена инфинитива на индикатив (What evidence is possibly being removed...) для меня была бы предпочтительна.

Так что вот мой ответ на Ваш вопрос: да, такие формы не только имеют право на существование; они реально употребляются. С другой стороны, употребляются они нечасто и, на мой взгляд, потому, что являются стилистически неудачными в силу тавтологичности их формы.

Трудный вопрос Вы задали! Но кто среди нас — тех, кто имеет дело с английским языком, — над ним не думал? Действительно, из выпускников обычных (неспециальных) школ даже на базовом уровне иностранным языком владеют единицы. Я вижу тут две причины: (а) в школьном расписании отводится слишком мало времени на иностранный язык, да и изучать его начинают в нашей школе поздновато; (б) учащиеся не видят практической пользы для себя во владении языками: за границу ездят немногие, а если и ездят, скажем, в Турцию и Таиланд, то не без оснований рассчитывают, что в этих странах работники отелей и торговки будут говорить с ними по-русски.

Начнём с времени, отведённого на изучения языка. Не знаю, честно говоря, какова нынешняя ситуация, но когда я учился, у нас было всего 2 урока (по 45 мин.) иностранного языка в неделю. Для языка это просто смешно, можно даже и не пытаться кого-либо чему-либо за такой объём времени научить. (О себе не говорю; хоть я и учился в школе без углублённого изучения языка, меня приобщала к английскому старшая сестра, да и с репетитором я какое-то время занимался.) Если ставить такую цель, то нужны дополнительные (факультативные) занятия. На них, мне кажется, придут те, кто всё-таки питает какой-то интерес к данному предмету и имеет способности к языкам.

И вот тут мы как раз переходим к вопросу об интересе ученика. Учитель, мне кажется, может повысить его, если сумеет на ярких примерах показать ученикам, насколько успешнее они смогут стать в жизни, овладев иностранным языком. Со знанием английского проще освоить информационные технологии, основы бизнеса, легче будет получить хорошо оплачиваемую должность и т.д. Вот пусть те, кто это поймёт и для кого это послужит стимулом, приходят на факультатив. А остальные пусть тупо зубрят положенные по программе "топики". «Осчастливить» тех, кто этого не хочет, невозможно.

Ну, и наконец о том, как сделать занятия интереснее. Конечно, шутом учителю быть не нужно. Но нужно учитывать особенности внимания молодого человека: оно привыкло к яркой визуальной информации, к экрану смартфона и ноутбука, а также к периодической смене каналов восприятия, видов активности и ролей. Если ученики будут сидеть и весь урок смотреть в бумажный учебник, то мало что усвоят. Поэтому учебный материал следует делать максимально мультимедийным, в чём помогут презентации в «Пауэрпойнте», анимации, фрагменты фильмов и т.д. Также нужно побуждать их к активной, творческой работе на уроке. Пусть озвучивают английские и американские фильмы по ролям (сначала посмотрят фрагмент несколько раз, вместе с Вами разберут и переведут, а затем озвучат по-английски при выключенной оригинальной дорожке), разыгрывают сценки, сами готовят какие-то проекты. Да я бы даже перед англоязычным караоке не остановился!

Конечно, тут придётся потратить лишнее время на подготовку уроков. Но и самому учителю так будет интереснее учить. А что касается учебников, то, видимо, придётся сочетать отечественные пособия (они, как-никак, учитывают российский менталитет) и зарубежные (где язык более идиоматичен). Какие конкретно, я порекомендовать не могу, потому что никогда не преподавал в школе, а только в лингвистическом вузе, где специально подстёгивать интерес студентов к профессии, по большому счёту, было не нужно.

Успехов Вам!

Уважаемый Михаил Александрович, Вы подметили интересное явление. Но сначала определимся с терминами. То, что Вы называете «ложными семантическими синтагмами», я бы назвал словосочетаниями с немотивированным (или контринтуитивным) грамматическим управлением. Также Вы, видимо, допустили описку во фразе: «В обоих примерах родительный падеж заменен дательным» — скорее всего, хотели написать обратное, т.е. что «дательный падеж заменён родительным».

Действительно, если мы говорим: «измена родине», где родине — форма дательного падежа, то почему употребляется выражение «изменник родины», а не «изменник родине»? Кстати, именно такую формулу использовали некоторые писатели, например:

Ты предатель, татарский навоз! Ты изменник родине! Тут же кипчакские ханы набросились на посла, закололи его кинжалами, а двух его спутников-монголов избили. [Василий Ян. Чингиз-хан (1939)]

В то же время следует признать, что словосочетание «изменник родины» встречается в литературе гораздо чаще, в том числе и у таких мастеров слова, как А. Солженицын, Ю. Герман, А. Твардовский, Л. Чуковская и др. (по данным Национального корпуса русского языка). Оно каким-то образом вытеснило более логичное, казалось бы, словосочетание. Объяснить это я могу только тем, что в устойчивых языковых выражениях есть очень много немотивированных, алогичных и даже противоречивых вещей. Один из первых примеров, которые приходят в голову, — словосочетание красные чернила. Ведь чернила, по логике, — то, чем чернят, чёрная краска, и она вроде бы не может быть красной. Тем не менее мы так говорим. А вот белила, напротив, не могут быть никакого другого цвета, кроме белого.

Я думаю, что словосочетание изменник родины потому прижилось в языке, что его невозможно интерпретировать в каком-то ином смысле и все понимают это выражение правильно. Кроме того, здесь могло сказаться и влияние другого словосочетания — предатель родины, в котором слово предатель требует после себя родительного падежа.

Что же касается словосочетания «молитва Иисуса», то здесь, по-моему, замены дательного падежа родительным быть не должно, потому что обе формы возможны и имеют различный смысл: «молитва Иисуса» означает «молитва, которую возносил Иисус», а если имеется в виду молитва, которую возносят Иисусу Христу, следует, на мой взгляд, говорить «молитва Иисусу». Впрочем, отмечу ради объективности, что у сторонников первого варианта тоже есть аргумент: его можно рассматривать как церковно-религиозную идиому, а форма идиом не всегда нормативна, и их целостное значение, как мы знаем, не всегда вытекает из значений их компонентов. Какой из приведённых аргументов сильнее — пожалуй, каждый решает сам.

Антон, я рад, что мой сайт понравился Вам и оказался полезен. Хоть Вы и не просите ответа на свою реплику, я всё-таки сделаю небольшой комментарий. Ваши наблюдения за семантикой слова особняк лишний раз иллюстрируют тот факт, что слова способны обретать новые оттенки значения, в чём-то отрываясь от первоначального смысла, когда меняется фактическая реальность. Словосочетание немецкий особняк применялось жителями Калининграда к домам, в которых, как они прекрасно понимали, в довоенное время жила одна семья. Это обозначение закрепилось за определённым типом жилища, и в дальнейшем уже не имело значения то, что при советской власти в такие особняки заселялось несколько семей. Таких примеров в языке множество, особенно в именах собственных. Например, в Москве имеется несколько площадей, в название которых входит слово "ворота", хотя никаких ворот на этих местах нет (Сретенские ворота, Красные ворота, Никитские ворота, Покровские ворота).

В то же время такое употребление слова особняк является пока что локальным явлением. В нормативном общелитературном языке за этим словом сохраняется значение «дом, принадлежащий одной семье». Ваше письмо, видимо, навеяно материалом «Муравейник в особняке». В контексте, который цитируется там, слово особняк действительно неуместно — в отличие от калининградского словоупотребления.