Андрей, спасибо Вам за отзыв об учебнике!

С книгой А. Азова я, конечно, знаком и вскоре после её выхода опубликовал на своём сайте вступительную статью А.Л. Борисенко к этой книге в рубрике «Советую прочитать». Книга отличная и, я бы сказал, этапная: она заполнила давно зиявшую лакуну в переводоведении, помогла взглянуть в объективном свете на многие вещи, которые мы раньше принимали ошибочно за непреложную истину, и переоценить их.

Теперь — к Вашим вопросам.

1. Что, по Вашему мнению, стало причиной столь резкой реакции Кашкина?

Как Вы помните, автор книги высказывает два предположения, второе из которых – борьба за переводы, попытка оттеснить и, более того, погубить конкурентов — выглядит более убедительным.

Но я допускаю ещё одну возможность, хотя у меня нет никаких объективных данных в её обоснование. Подчёркиваю: это только умозрительное допущение, если хотите, некое наблюдение из жизни, которое может иметь, а может и не иметь отношение к случаю Кашкина. Встречаются люди — среди переводчиков и переводоведов в том числе, — которые, несмотря на образование, опыт и даже известное мастерство в своей профессии, способны полностью поддаться мелким или случайным эмоциям, например, антипатии к внешнему облику, зависти к чьему-либо незначительному успеху (скажем, к хвалебной рецензии на чужой перевод), обиде на замечание и тому подобное. Психотип этих людей таков, что эта эмоция подавляет в них всё остальное и превращает источник антипатии в главного врага, на борьбу с которым все средства идут в ход. Мне лично известны экземпляры данного психотипа в нашей профессии.

2. Как Вы оцениваете переводы Ланна (в соавторстве с его женой Кривцовой) и Шенгели? «Летаргический юноша» — это намеренное «остранение» или пробел в образовании?

Переводы Ланна и Кривцовой я считаю в целом высокопрофессиональными, хотя и требующими от читателя небольшого усилия для того, чтобы встроиться в их в стилистику. Вот, например, маленький фрагмент из перевода «Пиквикского клуба»:

«Подобно всем решениям мистера Пиквика, это явилось наилучшим, какое можно было принять при данных обстоятельствах; но, к сожалению, оно зиждилось на предположении, что в доме не рискнут снова открыть дверь. Каково же было его отчаяние, когда он услышал, что цепь и засовы снимают, и увидел, как дверь медленно открывается шире и шире! Шаг за шагом отступал он к стене. Что делать! Препятствие в виде его собственной персоны мешало двери распахнуться настежь.»

Вы видите, что первая же фраза немного отдает «английскостью», но, строго говоря, ни в чём не нарушает нормы русского языка. Читателю следует настроить себя на то, что так пишет Диккенс, так эту мысль выражают англичане, и этот настрой способен даже доставить читателю определённое чувство удовлетворённости: ему дают почувствовать настоящий «вкус» произведения, он «слышит» самого Диккенса, а не некую приблизительную имитацию. При этом переводчики доносят до нас не мёртвую конструкцию, а живой осмысленный текст: тонкий диккенсовский юмор сохранился во всем своем блеске. Перевод прекрасно звучит и по-русски, он даже просится в какой-нибудь телеспектакль или аудиокнигу.

В то же время при чтении переводов Кривцовой и Ланна я неоднократно отмечал про себя, что какие-то места, скорее всего, перевёл бы иначе. Допускаю, что иногда они действительно допускали буквалистические ошибки — но отнюдь не в таких масштабах, как это пытался изобразить Кашкин, да и кто их не допускает! К переводу каждого большого произведения почти всегда можно придраться в частных деталях. То, что эти переводчики не заслуживали такой травли, не подлежит сомнению.

Что касается Шенгели, то его я считаю сильным переводчиком поэзии. В его переводах я и буквализма-то никакого не усматриваю.

3. Стоит ли в качестве настольной книги переводчикам начинающим и продолжающим пользоваться «Словом живым и мертвым» Норы Галь — верной последовательницы Кашкина?

Прочесть эту книгу полезно, но боготворить её я бы не стал. Нора Галь очень правильно критикует канцелярит, однако в её книге почти не уделено внимания анализу переводимого оригинала. Цитаты даются вне контекста, без сравнения с подлинником, и, кажется, всё, что интересует автора, — это «гладкость» перевода.

Да и не со всеми её рекомендациями можно согласиться. Например, Нора Галь забраковала фразу «Выслушайте мое предложение», а вместо неё рекомендует писать: «Вот что (или послушайте, что) я предлагаю». Но, простите, почему? Чем так уж плох первый вариант? Неужели мы никогда так не говорим? По-моему, это натяжка. Чтобы принять решение, какой из двух вариантов выбрать, неплохо вообще-то было бы посмотреть в оригинал, в контекст, разобраться в ситуации, в которой это было сказано (кто сказал, кому, в какой обстановке, какова вообще свойственная этому человеку манера речи).

Или другой пример: вместо «в глазах (у пса!) было выражение такой беззащитной доверчивости…», по мнению Норы Галь, лучше написать «пёс смотрел так беспомощно, так доверчиво…». Не могу согласиться. Легко можно представить себе выражение беззащитной доверчивости — это взгляд, в котором слились воедино и доверие к человеку, и надежда на его защиту, это именно доверчивая мольба о защите. А вот «беспомощный взгляд» и «доверчивый взгляд» — это, если можно так выразиться, два разных взгляда, две разных эмоции, в формулировке Норы Галь одно впечатление как бы распадается на два кадра.

Наконец, в некоторой части книга Норы Галь просто устарела. Ведь за почти полвека, прошедшие со времени её написания, наш язык претерпел серьёзнейшие изменения. Вот, например, Галь саркастически пишет:

О работе экипажа космической станции: «Проводился забор (!) проб выдыхаемого воздуха». Этот забор не залетел бы в космос, если бы не стеснялись сказать попросту: космонавты брали пробы.

В ту эпоху существительные, образованные от чистой основы глагола (такие, как засор, вылов, дозвон, жор, замер, замес, лёт, останов, перехват, перехлёст) рассматривались как узкоспециальные термины. Даже слов повтор, наклон, сбой (в значении «неполадка») не было в «Словаре русского языка» С.И. Ожегова. Однако позже слова, образованные по этой модели, стали употребляться широко и в разговорной речи (см. подробнее эту мою статью). Да и ясно, что, когда говорят: «проводился забор проб воздуха», это речь серьёзных профессионалов, иронизировать тут не над чем.

Короче говоря, книгу Норы Галь рекомендую читать с позитивным, но критическим настроем, делать из неё икону не стоит.

4. На шкале, где с одной стороны расположились «буквалисты», а с другой — «реалисты», где бы вы расположили собственный переводческий метод?

Так называемый реалистический метод перевода — понятие, канувшее в Лету вместе с понятием социалистического реализма. Я — сторонник эквивалентного перевода и предельной внимательности переводчика не только к тому, что имел в виду автор, но и как он это выразил. Однако, если внимательный анализ (подчёркиваю: внимательный анализ) показывает, что автор в каких-то местах был небрежен или его талант в чём-то изменял ему, я не считаю, что переводчик должен скрупулёзно воспроизводить недостатки оригинала (если только они не показательны для авторского стиля или их сохранение не важно по каким-то другим причинам). Например, переводя недавно одного очень крупного писателя, я позволил себе не воспроизводить в переводе некоторые его плеоназмы, повторы и семантически избыточные обороты. Но делал это очень выборочно, после долгих раздумий и чётко обосновав для себя случайный характер этих шероховатостей в произведении переводимого автора.