Опубликовано в журнале «Мосты» №2 (2004)
© Д.И. Ермолович, 2004 г.
В гостях у лучшего друга переводчиков
всех времён и народов
Как известно, товарищ Сталин был лучшим другом пионеров, физкультурников, хлопкоробов и т.д. Был он и выдающимся языковедом – читателю, вероятно, знакома диссидентская поэма Юза Алешковского, в которой нашла отзвук дискуссия по языкознанию, неожиданно начатая Сталиным в 1950 г. («Товарищ Сталин, вы большой учёный; в языкознаньи знаете вы толк...»). Но вот об отношении Сталина к переводчикам ничего не известно. Поэтому лучшим другом переводчиков был всё-таки не он.
А лучшим другом переводчиков среди политических лидеров – возьму на себя смелость заявить – был и, по-видимому, остаётся «любимый руководитель корейского народа, дорогой товарищ» Ким Чен Ир. Узнал же я об отношении этого человека к нашей профессии, как и многие другие советские переводчики, пятнадцать лет назад [статья написана в 2004 г.] – в июле 1989 года, во время Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Пхеньяне.
Это был последний всемирный фестиваль коммунистической молодежи, состоявшийся до распада Советского Союза и проведённый, как и все предыдущие, в основном на деньги нашей страны. (Потом состоялся ещё один – уже без наших денег и с очень малочисленной делегацией российских комсомольцев – в Гаване, про который я ничего рассказать не могу). К 1989 году я давно вышел из комсомольского возраста, но ехал я на фестиваль не делегатом, а синхронистом в составе очень большой группы советских переводчиков. Заседаний и форумов на фестивале было намечено великое множество, и везде требовался многоязычный синхронный перевод.
КМО
Подбором переводчиков для фестиваля занимался Комитет молодежных организаций СССР. КМО был фактически отделом внешних связей ЦК комсомола, но его формальная автономность должна была создавать за рубежом впечатление, что, кроме комсомола, в Советском Союзе есть и другие молодежные организации. КМО с давних пор был крупным работодателем как линейных, так и синхронных переводчиков. Меня, как и многих других моих однокашников, стали привлекать на работу с делегациями и на конференциях КМО со второго курса инъяза, что оказалось прекрасной переводческой школой.
Кроме того, работа от КМО была интересной и в человеческом плане. В самом комитете и «при нём» работало много интересных, неординарных и весьма симпатичных мне людей, большинство из которых были выпускниками родного инъяза. К их числу принадлежал и ответственный за набор синхронистов на фестиваль – Алексей Ананьев, возглавивший нашу многочисленную бригаду в Пхеньяне.
 |
| Алексей Ананьев, выпускник МГПИИЯ им. М.Тореза, в 1989 г. сотрудник КМО СССР, а ныне владелец крупного банка, входит в число 50 богатейших людей России Фото с сайта «Википедия» |
Пересекаем границу
Летели мы в Пхеньян долгим рейсом с посадкой в Хабаровске. Рейс был смешанным: внутренне-заграничным. До Хабаровска все было по-советски уныло: от мрачных стюардесс до малосъедобных цыплячьих крылышек с костями, после которых руки становились жирными, а вытереть их было нечем – разве только носовым платком, так как бумажных салфеток в ту пору в самолетах не выдавали.
В Хабаровске самолёт покинули внутренние пассажиры и нас тоже выгнали на улицу, где мы протоптались около часа под каким-то навесом. Зато, когда мы вернулись в самолет, всё переменилось – начался международный отрезок полета. Экипаж сменился на другой, «заграничный»: стюардессы надели на руки белые перчатки, а на лица – улыбки и после взлета сразу стали развозить шампанское и другие напитки, которыми на внутренних рейсах в ту пору приходилось запасаться самостоятельно. (Что, кстати, и сделали многие мои коллеги: ещё в Шереметьево они поднялись на борт с увесистыми портфелями. Сразу после взлёта портфели были вскрыты, и весело засверкавшие в них бутылки с красивыми наклейками были извлечены и пущены в дело).
Гостиница
Часа через три после вылета из Хабаровска мы приземлились в Пхеньяне. Формальности не заняли много времени, и нашу многочисленную группу стали развозить по разным гостиницам. Конечно, тогда еще об отдельных номерах для каждого переводчика не могло быть и речи. Нам предложили разбиться на пары. Я поселился в одном номере с Александром Михеевым: мы с ним объединились прежде всего как некурящие люди (коих в нашей синхронистской среде, увы, немного). Когда я зашёл в номер, вспомнилось детство: комната была обставлена в стилистике 1950-х годов. Особенно характерным оказался телевизор – он напоминал советский телевизор второго поколения «Знамя», сменивший первый «КВН», который стоял у нас дома, когда наша семья жила ещё в одной комнате в огромной московской коммуналке.
Но на следующий день, когда мы вернулись в номер вечером, старого телевизора там уже не было, а на его месте стоял новенький «Сони». Гостиница аврально модернизировала номера иностранцев. Кстати, к нам, синхронистам, тоже были приставлены переводчики из числа корейцев для помощи и сопровождения. Корейцы жили в номерах по другую сторону гостиничного коридора, но в других условиях: по четверо, без удобств и, конечно, без всяких телевизоров.
Телевидение
Впрочем, и наш «Сони» нельзя было смотреть без смеха или без слез: программ было всего две, и по ним шла сплошная пропаганда. Я, конечно, не понимал корейского, но из интереса смотрел новостную программу – аналог нашей программы «Время». Так вот, северокорейское «Время» состояло только из двух блоков информации: Ким Ир Сен и погода. Сначала долго показывают Ким Ир Сена, принимающего какую-то африканскую делегацию. Потом идут кадры о том, как эта делегация посещает музей подарков «великому вождю» и другой музей – дом, в котором он родился. Дальше опять долго показывают Ким Ир Сена, принимающего уже другую иностранную делегацию. Затем вторая делегация посещает музей подарков и дом-музей. Вслед за этим – прием третьей делегации... ну, и так далее до упора. В конце выпуска – сообщение о погоде.
Прочие телепрограммы были посвящены, судя по видеоряду, производственным успехам города и села. Однако надо отдать должное: в дни фестиваля корейцы, видимо, решили продемонстрировать, что они все же не лыком шиты и знакомят свой народ с мировой культурой. По телевизору периодически показывали иностранные фильмы 1950-х годов: в основном, кажется, французские на исторические и сказочные сюжеты. Попадались и старые советские фильмы. Естественно, дублированные. А один раз была даже трансляция концерта Аллы Пугачевой, которая тоже приехала на фестиваль и шокировала северных корейцев сверканием своих оголенных ножек под неприлично короткими балахонами. И это в стране, где девушки все сплошь ходили в одинаковых закрытых платьях до щиколоток и с длинными рукавами до запястий.
Модернизация
 |
| 105-этажная гостиница «Рюгён» на 3000 номеров спешно возводилась к фестивалю, но достроена не была. Такой вид она имеет до сих пор и, скорее всего, повторит судьбу Вавилонской башни |
Нам сказали, что до фестиваля в Пхеньяне не существовало светофоров. В них, видимо, и не было большой нужды, поскольку частных машин в Корее нет, а государственных не так уж много, так что уличное движение очень слабое. Ну, а там, где всё же возникает необходимость регулировать перекрестки, роль светофоров выполняют милые девушки-регулировщицы. Многие из них стоят на высоких тумбах посредине перекрестка и, как автоматы, беспрерывно машут жезлами, свистят в свистки и поворачиваются, пропуская машины в нужном направлении. Когда темнеет, на спине у девушек загорается лампочка. Если же идёт дождь, девочки надевают прозрачные плащи с капюшонами, но продолжают без устали крутиться и жестикулировать жезлами. Впрочем, несколько автоматических светофоров к лету 1989 года в Пхеньяне всё же установили, но они ещё не были подключены и не работали.
На улице
Гуляя по улицам, мы четко ощущали свою инородность. Большинство иностранных делегатов фестиваля одевались по-летнему, то есть гуляли по улицам Пхеньяна в шортах и футболках, а некоторые (кажется, немцы) иной раз ходили вообще раздетыми до пояса. Корейцы же все были одеты очень строго. О девушках и женщинах я уже сказал, а мужчины носили длинные брюки и либо легкие пиджачки, либо рубашки, из-под которых просвечивала нательная майка. А как же еще одеваться, если носишь на груди значок с портретом Ким Ир Сена! Ношение такого значка у них – дело обязательное всегда и везде, а если ты его забыл дома, то тебе обязательно влепят выговор по партийной, комсомольской или пионерской линии.
Портреты Ким Ир Сена и Ким Чен Ира являлись также обязательным элементом всех без исключения интерьеров как общественных зданий, так и жилых квартир. Они должны были висеть в каждой комнате. Красовались такие портреты и у нас в номере. Когда же мы шли вечером по улице мимо многоквартирных домов, то эти портреты были видны в каждом окошке, потому что вешать на окна занавески северным корейцам не полагается – у них не должно быть секретов от партии и страны. Через незанавешенные окна видно было и то, что семьям разрешается иметь в комнате только один вид светильника – люминесцентную лампу-трубку под потолком.
Отношение обычных прохожих к иностранцам, которые, естественно, резко отличались от местного населения, было как к инопланетянам. Помню, я как-то шел по тротуару, а навстречу мне двигалась, глядя в землю, старушка. До поры до времени она меня не замечала, но в какой-то момент подняла глаза. Ее взгляд пересекся с моим, и на лице кореянки отразился неописуемый ужас оттого, что она оказалась на линии моего пути, хотя я был еще на расстоянии метров десяти. Словно кошка, женщина отпрыгнула метра на полтора в сторону и дальше уже огибала пришельца на «безопасном», по ее мнению, расстоянии.
В троллейбусе, которым мы с Сашей Михеевым однажды воспользовались, граждане в смятении повскакали со своих мест, чтобы освободить их для нас, чем поставили нас в крайне неловкое положение. Юные пионеры на улицах, правда, вели себя увереннее: они деловито отдавали рукой салют, встречая делегатов фестиваля. Если по улице проезжал грузовик со школьниками (а их возили именно в открытых грузовиках), то салют был коллективным. Видимо, школьникам заранее разъяснили, что молодежь всего мира съехалась Пхеньян на фестиваль, чтобы заявить о своей поддержке политики их великой страны.
Сибаритство
К нашим услугам было множество удовольствий. В один из первых же дней нашего пребывания в Пхеньяне нас повезли в только что отстроенный парк развлечений со всякими аттракционами. Правда, парк оказался безлюдным – кроме нас, там никого не было, но на аттракционах можно было кататься совершенно бесплатно. Впервые я увидел там и современный аквапарк с водяными горками. В тот же день все убедились, что даже под открытым небом аквапарк – сооружение опасное: одна наша молодая коллега, съезжая с водяной горки, на большой скорости столкнулась с парнем, стоявшим у подножия, и сломала себе ногу. В итоге фестиваля она так и не увидела, пролежав несколько недель загипсованная в пхеньянской больнице. Мы ходили ее навещать, но можно себе представить, как тяжело ей было там в одиночестве! Домой она вернулась, только когда сняли гипс, то есть значительно позже всех нас.
Саша Михеев быстро сориентировался и выяснил, что мы можем ходить в лучший городской бассейн, предназначенный для подготовки олимпийцев и других спортсменов страны. Режим работы у нас был не очень напряженный, и мы почти ежедневно наведывались в этот спорткомлекс. Когда мы туда ходили, кроме нас в 50-метровом бассейне практически никого больше не было. Мы получали большое удовольствие от плавания в бассейне, и вот тогда-то Михеев изрек свое кредо сибарита, состоявшее из трёх пунктов:
Красиво жить не запретишь; Как правильно мы живем!; Нам не в чем себя упрекнуть!
Потом он неоднократно повторял эти слова в компании других переводчиков, и они получили определенную популярность. Кое-кому из коллег эти высказывания понравились, и они подхватили их как шутливый девиз. Мне, правда, эти сентенции казались не вполне удачными с точки зрения логики: если первая фраза действительно может сойти за какое-то правило жизни, то вторая и третья представляют собой лишь некую констатацию, но никак не принцип. Но факт остается фактом: и спустя многие годы кто-то из моих коллег с удовольствием цитирует «принципы Михеева».
Подарки
После бассейна мы ходили на корейский массаж. Его выполняли опытные профессионалы, внушавшие большое доверие. Самочувствие после такого массажа было превосходным. Эта услуга была, как и бассейн, совершенно бесплатной, но во время последнего сеанса мы в знак признательности подарили нашим массажистам традиционные русские сувениры (сами догадайтесь, какие – но не матрешки). Массажисты не стали проявлять коммунистической принципиальности и отказываться от подарков: напротив, они приняли бутыли совершенно невозмутимо и отработанным жестом убрали их в укромные места.
В связи с темой сувениров упомяну еще один эпизод: я сделал небольшой подарок также пареньку-корейцу, который был к нам приставлен в качестве гида и помощника и действительно во многом помогал. Это была мужская сумочка-«визитка», как их тогда называли, приобретенная мной накануне поездки в специальном отделе ЦУМа, где нас и всех членов советской делегации «экипировали» к фестивалю по талончикам КМО.
В Союзе такие сумочки уже почти вышли из моды, а вот в Северной Корее мода на них была на самом пике, и я решил, что парень обрадуется сувениру. Однако он стал отнекиваться, не хотел брать подарок, а когда я наконец настоял, принял его с видом мученика. И в дальнейшем страдальческое выражение не сходило с его лица. Такое поведение показалось мне странным, но потом я, кажется, догадался, в чем дело: свой подарок я сделал парню в довольно людном месте, и он, видимо, испугался, что кто-то увидит это и сообщит куда следует. Так что ему явно потом пришлось расстаться с этой «визиткой» и сдать ее в какой-нибудь фонд комсомола или партии. Да, хорош я: не сообразил сделать это в более укромном месте.
Открытие фестиваля
Весьма впечатлял праздник на стадионе, посвященный открытию фестиваля, во многом напоминающий церемонии открытия Олимпийских игр. Главным его акцентом были «живые картины» – трибуна со специально обученными людьми, которые по определенному сценарию выкидывали флаги и надевали шапочки разных цветов, так что перед зрителями представали красочные изображения, надписи, а то и мини-фильмы. На поле стадиона, сменяя друг друга, выступали, конечно, многолюдные колонны физкультурников, труппы циркачей и ансамбли танцоров.
Ударным танцевальным номером в большинстве церемоний и концертов были женские ансамбли, которые по ходу танца удивительным на первый взгляд образом демонстрировали мгновенные переодевания. Вот девушки идут хороводом, который скручивается в спираль, а потом спираль раскручивается, и оказывается, что платья на них превратились из желтых в розовые. Темп музыки убыстряется, девушки резко оборачиваются вокруг своей оси и, выходя из поворота, предстают перед изумленной публикой уже в зеленых нарядах. И так шесть или семь раз за танец. Посмотрев подобные танцы несколько раз на разных концертах, я, наконец, разгадал секрет фокуса. Он несложен, и читатель тоже смекнет, в чем дело, если я скажу, что после каждого «превращения» платья на девушках становились чуть длиннее, а их верхняя блузочная часть – чуть менее пышной.
Бурные, продолжительные...
В 1989 г. был еще жив «великий вождь» корейского народа Ким Ир Сен. Его сын – Ким Чен Ир – давно уже был назначен преемником и носил титулы «дорогой товарищ» и «любимый руководитель» (без них его имя никогда не называлось). Впервые мы увидели отца и сына именно на церемонии открытия. Написав «отца и сына», я подумал: да, не хватает только духа святого. Впрочем, эту функцию выполняют в Северной Корее идеи «чучхэ»: идеология коммунистического воспитания населения, суть которой сводится к культу личности вождей. Нет нужды и говорить, что колоссальные статуи Ким Ир Сена (некоторые из них – золотые) стоят в стране повсюду. На каждом шагу встречаются и красочные портреты лидеров, а также сюжетные картины, изображающие встречи вождей с народом, во время которых они своими ценными указаниями вдохновляют людей на новые свершения.
Так вот, как только два северокорейских лидера появились в правительственной ложе, весь стадион взревел, зааплодировал и повскакал со своих мест. В Северной Корее так полагается – приветствовать вождей бурным ликованием. Конечно, иностранцы встали из вежливости, а корейцы – те не просто ликовали, а во весь голос кричали приветственные возгласы, бешено размахивали флагами и прыгали на месте. Мы, советские переводчики, размещенные на гостевой трибуне более или менее компактно, тоже поднялись и похлопали. Ликование стадиона продолжалось. Шли минуты. Мы уже устали хлопать и приняли позу «вольно». Стадион продолжал реветь. Вот еще проходят минуты и минуты, а общий энтузиазм не иссякает. Мы начинаем переглядываться.
Спустя минут десять Алексей Ананьев, наш старший, демонстративно садится на свое место. Молодец, поддержал я его мысленно и тоже сел, вместе со многими переводчиками. Должно же все иметь разумные пределы! Но нелегко, скажу я вам, оставаться в сидячем положении, когда все вокруг стоят и беспрерывно аплодируют. Я заметил, что кое-кто из севших не выдержал и снова встал. Всеобщее ликование продолжалось в общей сложности минут пятнадцать или двадцать. Впоследствии я был свидетелем чего-то подобного, когда мы были в Пхеньянском цирке. Представление тоже решил внезапно посетить кто-то из вождей – я, честно сказать, не разглядел, кто именно из двоих. При его появлении в правительственной ложе выступления прервались и повторилась длительная демонстрация народной любви, причем цирковые артисты на арене чуть ли не на головах ходили от радости пред ликом одного из своих великих кормчих.
Работа
Должен сказать, что собственно работа синхронистов на фестивале была нетрудной. Как известно всем переводчикам, чья карьера началась в советский перевод, самая легкая тема для перевода – это борьба за мир. Именно этим мы там и занимались. Клеймили позором империализм и укрепляли солидарность прогрессивной молодежи всего мира.
Кроме многочисленной советской бригады, на ниве синхронного перевода трудились также ребята из Болгарии, ГДР и Кубы. В этих странах были очень сильные школы синхронистов, и мы моментально нашли с ними общий профессиональный язык, быстро и четко договариваясь, какой язык делать осевым так, чтобы всем это было удобно.
Я помню, как меня восхитили кубинские переводчики, с которыми пришлось работать вместе на одном из форумов. Испанский язык занимал важное место на фестивале, так как приехало много делегаций из Латинской Америки. Кубинцы просто блестяще переводили с испанского на английский, который мы сделали осевым. А мы в нашей кабине, естественно, переводили с английского на русский и обратно. Корейская кабина на всех мероприятиях тоже присутствовала, однако вузы КНДР синхронистов не готовили, и те корейцы, которых определили на фестивале в синхронисты, были явно не в своей тарелке. То, что они переводили с корейского на русский, было практически невозможно понять. Впрочем, необходимость «брать» с их перевода возникала редко.
Банкеты и еда
Ну, а сейчас я объясню, почему я назвал Ким Чен Ира лучшим другом переводчиков-синхронистов. Дело в том, что помимо обширной культурной программы, предложенной во время фестиваля всем участникам, специально для синхронистов были организованы многочисленные увеселительные поездки и экскурсии, а самое главное – целых три роскошных банкета.
Первый банкет проводился в плавучем ресторане под названием, кажется, «Золотой дракон» или что-то в этом роде. Там-то нам и объявили во время специального приветствия, зачитанного представителем корейской стороны, что прием дается от имени любимого руководителя, дорогого товарища Ким Чен Ира в честь синхронистов, поскольку он очень высоко ценит и уважает их труд.
Несколько слов о корейской кухне. Свидетельством уважения к гостю считается в Корее частая смена блюд. На обеды и ужины нам подавали по шесть-семь блюд, перемежая довольно пресные блюда с невообразимо острыми. Если сначала по неосторожности я попробовал какое-то острое блюдо, от которого у меня чуть не выпали глаза из орбит, то потом я научился разбираться в кушаньях лучше и употреблял только неострые яства. Мне и этого было более чем достаточно.
Мы не могли не заметить, что корейские коллеги, питавшиеся за отдельным столами, получали куда более скромное питание: одно-два блюда. Нам было неловко, тем более что мы хорошо понимали, что стране далеко до продовольственного изобилия. Население живет по карточной системе. В продовольственных магазинах чисто и красиво, но товар на полках скудный, а покупателей почти нет. Не сразу, но мы поняли почему: купить продукты можно только по карточкам, а если ты выкупил свою месячную норму, то тебе и в магазине нечего делать.
Деньги и покупки
Кстати, отвлекусь ненадолго и добавлю, что в стране ходят три вида денег (корейская денежная единица называется «вон»). Первый вид – воны грязно-коричневого цвета, ими платят зарплату рядовым гражданам, и на них почти ничего нельзя купить. Другой вид – розовые воны: на них можно отовариваться в спецмагазинах (типа существовавших в Союзе «Березок»), но продаются за них не все, а лишь не самые дефицитные товары. Наконец, третий вид – синие воны – равноценны твердой валюте, и на них можно купить в корейской «Березке» любой импортный товар. Розовыми и синими вонами платят зарплату привилегированным лицам – очевидно, нерядовым чиновникам и партийному начальству. Членам «внутренней партии», если использовать терминологию из памятного романа Джорджа Оруэлла.
Нам, переводчикам, заплатили деньги за работу розовыми вонами, которые, хоть и не были полноценной валютой, все же позволили нам купить очень приличные вещи себе и всем близким. В те годы каждому советскому человеку, выезжающему за границу, было просто стыдно не привезти из-за кордона подарки всем своим родственникам и близким друзьям. Кроме того, для участников фестиваля устроили что-то вроде рынка народных ремесел, где тоже было много интересного. Я, например, купил себе рюмочку из нефрита. Говорят, нефритовая посуда обладает особыми энергетическими или даже целебными свойствами. В любом случае это очень красивое изделие, и сейчас я жалею, что не купил тогда целый набор.
Один из моих друзей и коллег Илья решился купить себе в пхеньянской «Березке» огромный импортный телевизор (кажется, японский). Лично я не стал бы этого делать, просто чтобы не возиться с такой тяжелой громадиной, но тогда у нас хорошая электронная техника была в дефиците, и понять его желание порадовать семью было можно. Он, бедняга, намучился с этим ящиком на обратном пути: когда мы прилетели в Шереметьево, была уже глубокая ночь. О доставке переводчиков в город из аэропорта КМО не позаботился. Везти телевизор можно было только на такси, но таксисты из шереметьевской мафии среди глухой ночи стали заламывать цену чуть ли не в треть стоимости самого телевизора. Это при том, что Илье надо было ехать не так далеко – в район Ленинградского проспекта.
Илья уже собрался было сидеть в аэропорту до утра, но тут сами таксисты-мафиозники подтолкнули к нам робкого паренька. Тот явно не входил в их «группировку», а был просто наивным леваком, решившим подзаработать. Он запросил вполне разумную цену, и нас даже удивило, почему таксисты позволили ему взять пассажиров и сбить им рынок. Причину я понял позднее. Машина у него оказалась совершенно разбитой «волгой». Делать нечего, мы с Ильей взяли эту машину на двоих, так как нам было, в общем-то, по пути. Доставив Илюшу с его телевизором и парой огромных чемоданов домой, парнишка-левак повез домой и меня. Когда я расплачивался с ним, он сказал: «Добавить надо бы». – «За что? – спрашиваю. – Уговор дороже денег». – «А за то, – отвечает паренек, – что у меня в машине тормоза не работают, а я вот довез же вас обоих до дому и не угробил». Меня бросило в холодный пот. «У тебя тормоза не работают? – возмутился я. – Так это ты нам должен заплатить, что мы своей жизнью в твоем драндулете рисковали!».
Женьшеневка
Но вернемся к нашему пребыванию в Пхеньяне. Один из товаров, который имелся там в изобилии и продавался почти в каждом магазине, - настой женьшеневого корня, или женьшеневая водка. Она была там разных сортов – подешевле и подороже, но и самая дешевая «женьшеневка» вполне устраивала тех из моих коллег, у кого постоянно «горела душа». Чего греха таить, среди представителей нашей профессии таких людей немало, и они ежевечерне отдавали дань женьшеневой настойке, тем более что наличие в напитке знаменитого «корня жизни», пусть и искусственно разводимого на плантациях, создавало иллюзию медицинской полезности продукта.
Второй прием для синхронных переводчиков состоялся в ресторане одной из гостиниц, где мы жили. Там тоже рекой лились спиртные напитки и подавались обильные угощения. Данный прием считался прощальным и был устроен накануне нашего отлета. На следующее утро нас должны были отвезти в аэропорт около 9 утра.
Понятное дело, что, раз работа закончилась, надо было хорошо отметить ее окончание, как и завершение нашего пребывания в гостеприимном Пхеньяне. Многие коллеги уже не видели никаких причин ограничивать себя в потреблении «женьшеневки». В номера многие вползали кто в три, а кто и в четыре утра.
В бункере вождей
 |
| В бункере Ким Ир Сена На этом снимке я (справа) с переводчиками-синхронистами Еленой Ильиной и Евгением Аврориным |
Можно было наблюдать, как некоторых коллег, находившихся в полубесчувственном состоянии, буквально под руки выводят из номеров и заталкивают в автобус. У некоторых еще не были собраны вещи, и поскольку сами они были совершенно не в состоянии не только их собрать, но и сообразить, где они находятся и чего от них хотят, их соседи по номеру, чуть лучше держащиеся на ногах, слабо скоординированными движениями распихивали как попало вещи и покупки друзей по их чемоданам.
Наконец всех загрузили в автобусы и повезли к месту торжественного приема. Везли нас долго, а затем в окошко автобуса я увидел, что мы проезжаем сквозь блок-посты и массивные ворота с отъезжающими в сторону бетонными стенами. Таких блок-постов и ворот оказалось несколько, штук пять, и в какой-то момент дорога ушла в тоннель. Мы поняли, что нас везут в подземный бункер.
Когда нас высадили, мы оказались во дворце. Окон в этом дворце не было, что и понятно, поскольку он находился под землей. Вместо них в стенах были огромные витражи, подсвеченные сзади, с изображениями величественных горных пейзажей. Потолки были высокие, и никакого ощущения подземелья не возникало. Какое-то время мы ходили, восхищенно осматривая роскошный декор холлов и коридоров дворца, и даже фотографировались, в чем нам никто не препятствовал.
 |
| Благодаря высоким потолкам не было ощущения, что находишься под землёй Бородатый человек на ковре — автор этих строк |
Лукуллов пир
Зал имел форму правильного шестистороннего многоугольника. В нем было расставлено 32 стола, каждый на восемь человек (сообщаю эти сведения так точно потому, что у меня сохранился врученный мне при входе билетик с планом рассадки и указанием номера стола). Рассевшись, мы обнаружили, что перед каждым прибором стоит батарея из восьми рюмок разных размеров, выстроенных «по росту». Каждая предназначалась для определенного вида напитка, который полагалось пить вместе с той или иной сменой блюд. Официанты тут же и приступили к разливу горячительного. И это ранним утром, когда не было еще и восьми часов!
Мы ожидали, что, может быть, сам «дорогой товарищ» почтит прием своим присутствием. Но нет, вместо него к микрофону подошел менее дорогой, но тоже важный товарищ и зачитал приветствие второго лица государства нам, советским синхронистам. Да, все это организовано специально для нас, да еще и в таком месте, куда, я уверен, попадают немногие из приезжающих в КНДР иностранцев.
Не буду перечислять тех лукулловых яств, которыми были уставлены столы. Скажу только, что они производили совершенно убийственное впечатление, особенно потому, что в такую рань никакая еда не шла в горло. Я кажется, не удержался только от крабов – деликатеса, который обожал всегда.
Стена исчезает
А когда мы начали есть, одна из стен многоугольного зала непостижимым образом исчезла, и вместо нее под звуки фанфар нашему взору открылась залитая огнями сцена. Из темноты на сцене проявился оркестр, который тут же ударил какую-то энергичную западную поп-музыку. Впрочем, тогда еще термин «поп-музыка» не был в ходу, говорили «эстрадная музыка». Подобная музыка не была для нас чем-то необычным, она широко исполнялась в Союзе. Но в Северной Корее, после того, как мы на протяжении десяти дней слышали только сладкозвучные и неторопливые народные мелодии, эти синкопические дискотечные ритмы показались уже полным буржуазным упадничеством.
Ага, подумал я, так вот чем развлекает себя местная высшая элита, кормящая свой народ исключительно местным фольклором да революционными операми. Но это было еще не все. В какой-то момент платформа, на которой сидел оркестр, совершила поворот на 180 градусов и оркестр «уехал», а на сцену вырвалась группа танцовщиц. Платья у них были выше колен, что, по корейским меркам, граничило с неприличием, потому что, как я уже писал, обычный наряд девушек и женщин в этой стране достигал чуть ли не щиколоток. И вот эти девушки стали отплясывать какой-то ну совершенно не народный танец – с резкими и даже, я бы сказал, эротичными движениями, от которых по контрасту со всем виденным ранее у меня мурашки поползли по коже.
Правда, традиционный фокус с многократной сменой платьев был продемонстрирован и на этот раз, что внесло национальную ноту в подражание «разлагающемуся» Западу. Короче говоря, мы посмотрели концерт из числа тех, которыми, как можно предполагать, тешат себя высшие северокорейские руководители, да еще и в одном из бункеров, где они сохраняют себя в безопасности от происков американских империалистов. Я думаю, каждый из нас, переводчиков, осознавал, что такой опыт выпадает далеко не каждому.
Сегодня, когда я разговариваю с коллегами, побывавшими на Пхеньянском фестивале, они вспоминают эту поездку как не сравнимую ни с одной другой. И это несмотря на то, что большинство из них с тех пор поездили по многим странам на разных континентах и накопили огромный багаж впечатлений. Но воспоминания о нашем десятидневном пребывании в Северной Корее не меркнут перед другими. От одного коллеги в наши дни я услышал такую фразу: «Если бы сегодня мне представился шанс повторить эту поездку, я бы отправился в нее даже бесплатно».
Отчасти причина была, конечно, в том, что мы были там в широком кругу коллег-синхронистов, среди которых было столько старых друзей и появилось столько новых. Но во многом яркость воспоминаний обязана и тому уникальному гостеприимству, с которым нас принимали, и осознанию того, что мы наяву побывали в оруэлловской антиутопии. В этой стране тоталитарный строй чувствуется кожей везде – ходишь ли ты по улице (где вдоль трассы автобусного маршрута через каждые двести метров выглядывают из кустов сотрудники безопасности в штатском), смотришь ли в окно (под которым на комсомольскую пятиминутку уселись в кружок на корточках сопровождающие тебя корейцы) или смеешься над клоунами в цирке (понимая при этом, что даже цирковой юмор у них – партийный).
А подсознательно тебя греет мысль, что ты, хоть и находишься в этой сюрреалистической антиутопии, наблюдаешь ее как экскурсант. Что ты-то сам в безопасности, что ты, в отличие от несчастных корейцев, вроде бы свободный человек, который через короткий срок вернется в свою страну, окрыленную идеалами перестройки и ускорения...