Сайт Д.И. Ермоловича

<< На страницу «ПУБЛИКАЦИИ. Отдельные статьи»

Дмитрий Ермолович

© 2017 Текст и иллюстрации

КАК Я РИСОВАЛ ЗАЗЕРКАЛЬЕ

<< Начало | Продолжение | Окончание >>

ИЛЛЮСТРАЦИЯ ВОСЬМАЯ

Вклейка с седьмой и восьмой иллюстрациями находится как раз в середине поэмы «Морж и плотник», поэтому мы пока не расстаёмся с персонажами предыдущей картинки. Но, если там иллюстрировалось начало поэмы, то здесь изображён её «трагический» финал: устрицы, устремившиеся вслед за галантными кавалерами, были жестоко наказаны за своё легкомыслие и нежелание слушать старших:

По пляжу Морж и Плотник шли
Едва не больше мили.
Остановились на привал,
Когда уж были в мыле.
Морж предложил: — Поговорим?
Мы мало говорили. ...

— Нельзя ли, — устрицы кричат, —
Чуть‐чуть передохнуть?
Мы так упитанны, что нас
Измучил долгий путь.
Ответил Плотник: — Хорошо,
Мы не спешим ничуть.

Морж говорит: — Достанем хлеб,
Сейчас он будет нужен.
А также уксус, перец, соль… —
И вот мешок разгружен.
— Готовы, Устрицы? Начнём
Наш тихий скромный ужин.

— Ах, что вы! — Устрицы кричат
(Их лица стали серы.) —
Употреблять на ужин дам
Негоже, кавалеры!»
— Какая ночь! — заметил Морж, —
Пейзаж красив без меры! ...

Платочек Морж поднёс к глазам
(Из них забили струи):
— Мне жаль вас, устрицы! По вам
Скорблю я и горюю! —
И с громким плачем отобрал
Он самую большую.

Итак, на этом рисунке Морж и Плотник поедают устриц, коварно ими приглашённых погулять. Кстати, в сказках Кэрролла устрицы упоминаются постоянно. Из загадки Белой Королевы (ближе к концу) следует к тому же, что в Англии в те времена они были чрезвычайно дёшевы, и, надо полагать, писатель ел их часто и с удовольствием — как, наверное, и дети, которым он рассказывал сказки и читал стихи. Поэтому я уверен, что слушатели Кэрролла находили эту поэму очень смешной.

Когда я планировал композицию, то осознал, что уже очень давно не ел устриц и даже плохо помню, как это делается. Просмотрел в Интернете несколько видеороликов об устричных фестивалях и увидел, что большинство едоков выгрызают устриц зубами из раковин, запрокидывая голову далеко назад, чтобы устричный сок не потёк мимо рта. Ну вот, примерно в такой позе я и нарисовал Плотника. (У него даже шапочка, сложенная из газеты, сваливается с головы.) Нож, который он держит в руке, Плотнику нужен, чтобы вскрывать створки устричных раковин.

Что касается Моржа, то ему с его огромными клыками выгрызать устриц из раковин было бы несподручно, поэтому у меня этот персонаж пользуется вилкой.

Надо было подумать над композицией рисунка. Вообще сцену любой трапезы проще всего изображать в горизонтальном (альбомном) формате, когда едоки сидят за столом друг против друга. Но моей книгой жёстко задан именно вертикальный формат; поэтому пришлось разместить Моржа и Плотника в перспективе — сидящими порознь и отвернувшимися друг от друга. Что ж, для этого есть опора в тексте: ведь Моржу было стыдно за обман и неловко смотреть на Плотника и оставшихся устриц.

Интересной задачей было нарисовать устриц, каждой из которых я хотел придать индивидуальность. Все они уже поняли, что им грозит, но каждая реагирует по-своему: одна просто онемела от ужаса, другая пытается что-то сказать, третья ещё надеется спастись...

И всё это происходит на фоне неизменно прекрасного, романтичного моря...

ИЛЛЮСТРАЦИЯ ДЕВЯТАЯ

Конечно, иллюстрируя «Зазеркалье», никак нельзя обойтись без изображения знаменитых братьев — Tweedledum и Tweedledee. Я решил их назвать по-русски так: Тилибом и Тилибум. (В подробности того, почему я их дал им такие имена, здесь вдаваться не буду, про них я написал в комментарии к книге.)

Надо было решить, какой конкретно эпизод из главы IV иллюстрировать. Это могла быть одна из следующих сцен: встреча с ними Алисы; хоровод, в котором они кружились втроём; приготовления братьев к драке, когда Алиса помогала им экипироваться. Проблема со всеми этими картинками в том, что они располагают к горизонтальной компоновке: и братья, и Алиса неизменно стоят рядом. Но высота книжной страницы в полтора раза превышает ширину, значит, с чисто визуальной точки зрения фигуры персонажей были бы стиснуты с боков, тогда как над (или под) ними оставалось бы много свободного места.

Можно было бы проиллюстрировать бегство от вороны, но я решил оттолкнуться от другого фрагмента, а именно того, в котором один из братьев находит повод для обиды:

— Ты это видела? — спросил Тилибом, задыхаясь от волнения. Глаза его мгновенно расширились и пожелтели: дрожащим пальцем он указывал на маленькую вещицу, что лежала под деревом.
— Это всего лишь погремушка, — сказала Алиса... и поспешно добавила: — Не гремучая змея, а погремушка — старая и поломанная.
— Так я и знал! — завопил Тилибом. Он затопал ногами и стал рвать на себе волосы. — Она ещё и поломана!
Он метнул взор на Тилибума, а тот сразу сел на землю и попытался спрятаться под зонтиком. Алиса взяла Тилибома за руку и стала успокаивать:
— Не стоит горячиться из‐за старой погремушки.
— Вовсе она не старая! — закричал Тилибом, ещё больше распаляясь. — Она новая, говорю тебе, я купил её только вчера. Моя новая красивая погремушка!
Между тем Тилибум изо всех сил пытался сложить зонтик и при этом спрятаться в нём... Дело кончилось тем, что, зажав себя в зонтик, он повалился на землю. Наружу торчала только его голова: он лежал, то разевая, то закрывая рот и моргая глазищами. Алисе пришло в голову, что сейчас он больше всего похож на рыбу».

В этом эпизоде братья, наконец, делают каждый своё: один возмущается, другой пытается спрятаться в зонтик. Это рисовать интереснее.

В композиции участвует, разумеется, погремушка — не сомневайтесь, я проверил, как выглядели детские погремушки в XIX веке, и выяснил, что они мало чем отличались от современных (за исключением того, что из пластмассы их тогда не делали). А ещё одним молчаливым участником стало дерево, переглядывающееся с Тилибумом: одушевить его мне тоже подсказал Кэрролл. Ведь в самом начале главы Алиса водит с братьями хоровод под музыку, которую исполняют деревья, ведя ветками друг о друга так, как водят смычок о струны. Если деревья в этом лесу играют музыку, значит, и лица у них, несомненно, могут быть.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ ДЕСЯТАЯ

В этой картинке мы вновь встречаемся с Белой Королевой. Вот какое место в книге здесь иллюстрируется:

В лесу поднялся настоящий ураган.
— Вон уже и чью‐то шаль уносит ветром! — с этими словами Алиса поймала шаль и огляделась в поисках её хозяйки: через секунду она увидела, как по лесу с диким взглядом и широко раскинув руки, словно крылья в полёте, несётся Белая Королева.

Ну, мы уже говорили о том, что Белая Королева — персонаж своеобразный. Её большие круглые глаза здесь оказались как нельзя кстати для «дикого взгляда».

Но в этом рисунке я пошёл на некоторое отступление от текста Кэрролла, где говорится, что ураган поднялся «в лесу». Я, как грибник, не могу себе представить сильного ветра в лесу. Когда дует ветер, он затрагивает лишь верхушки деревьев, и они вполне могут качаться и шуметь, но внизу, у земли, ветра в лесу не бывает, потому что множество стволов и веток останавливают или по крайней мере сильно замедляют движение воздуха. Ещё труднее представить себе, чтобы в лесу по воздуху летела шаль: если даже она и поднялась бы вверх от порыва ветра (что, повторяю, маловероятно), то наверняка тут же зацепилась бы за ветку и повисла на ней.

Поэтому представить себе погоню за летящей шалью можно только на широкой просеке или на опушке леса. Вот я и нарисовал Алису и Королеву на открытом пространстве. Если хотите, считайте это лесной опушкой. Да ещё на фоне персонажей изобразил два дерева, которые с трудом сопротивляются ветру (если посмотрите внимательно, то рассмотрите и у них физиономии — мужскую и женскую).

Алису я решил изобразить в прыжке за шалью (я же писал, что люблю динамичные сцены). А теперь несколько слов о шали. Рисовать шаль без всякого украшения или вышивки было бы неинтересно, да и не подобало бы королеве иметь слишком простенькую шаль. И я решил изобразить на шали рисунок — считайте, что это золотое шитьё. А когда задумался, какой именно рисунок туда поместить, решил опять отдать дань художнику Тенньелу. За основу рисунка я взял одну из его политических карикатур с изображением английских Льва и Единорога (конечно, с определёнными модификациями, — например, на щит Единорогу я добавил символ шахматного короля). Только не думайте — это не совсем те Лев и Единорог, которых он нарисовал в книге об Алисе, это более ранний его рисунок из сатирического журнала, который я привожу здесь (см. картинку справа). И добавлю, что сам я изобразил Льва и Единорога иначе, ниже вы их увидите.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ ОДИННАДЦАТАЯ

Снова «двухэтажная» картинка, только «второй этаж» занимает не половину, а, пожалуй, две трети изображения. Но начнём, как и раньше, с «первого этажа».

Белая Королева сообщает Алисе, что живёт во встречном времени и что память у неё работает «в обе стороны». Алиса сетует:

— Я не могу вспомнить ничего из того, что ещё не случилось.
— Неважная у тебя память, если ты помнишь только то, что было, — заметила Королева.
— А вы что лучше всего помните? — решилась спросить Алиса.
— Я — то, что будет через две недели, — беззаботным тоном ответила Королева. Наклеив на палец большой кусок пластыря, она продолжала:
— К примеру, сейчас в тюрьме сидит Королевский Гонец, отбывает наказание. Суд над ним начнётся только в следующую среду. Ну, а само преступление, разумеется, будет совершено ещё позже.

К этому эпизоду и относится иллюстрация. И тут я должен сделать анатомическое отступление. Королева наматывает пластырь на палец. Если вы заметили, пальцев у неё на каждой руке по четыре, а не по пять. Почему? Начну издалека. Я уже писал в статьях и комментариях, что Кэрролл, по-видимому, был одним из первых, кто придал некоторым своим персонажам-животным анатомические черты человека, в частности руки с пальцами. Эту новацию подхватили художники, и среди них Уолт Дисней, Уильям Ханна и Джозеф Барбера, у которых Микки Маус, Доналд Дак, Гуфи, Том и Джерри, другие персонажи — все с руками, причём в белых перчатках (как у Белого Кролика). Но они сделали законом карикатуры и анимации ещё одну новацию: руки таких антропоморфных животных обязательно четырёхпалые. Чем это объяснить, я не знаю, но, видимо, это было придумано для того, чтобы как-то подчеркнуть отличие этих «мультяшных» рук от человеческих.

В своих картинках — там, где мои животные имеют руки — я решил следовать этому закону и рисовал четырёхпалые руки. А когда изображал шахматные фигуры Зазеркалья, задумался: не дать ли и им такие же руки? Они хоть и не животные, но ведь всё-таки не настоящие люди, а ожившие фишки. В общим, я решил и у них «отнять» по пальцу на руках.

Ну, а теперь о верхней части картинки. Она, как вы поняли, относится к единственной фразе Королевы: «Сейчас в тюрьме сидит Королевский Гонец, отбывает наказание». Вот он, прикованный цепью к колонне. Когда я думал, как изобразить тюрьму, я снова вспомнил о Шильонском замке, и сделанные мной там несколько лет назад фотографии вдохновили меня на тот интерьер, который вы здесь видите: колонны, стрельчатые готические своды... Примерно в таких же условиях находился несчастный Шильонский узник. Но, разумеется, это не точная копия его темницы, тем более что в этом рисунке я решил порезвиться.

Кто видел мои иллюстрации к «Стране Чудес», возможно, помнит, что в нескольких из них я изобразил нереальные фигуры (иногда называемые также оптическими иллюзиями): лестницу Пенроуза/Эшера, вечно идущую вверх или вниз; невозможный мостик, по которому нельзя перейти реку; замок, у которого внешние углы и стены одновременно являются внутренними... Здесь мне тоже захотелось поиграть с нереальными конструкциями, и вы видите на этом рисунке колонны, лишённые основания либо уходящие вверх в пустоту. Одна из колонн находится сразу и дальше, и ближе окна по отношению к зрителю.

К стенке с дверью приставлена лесенка — приглядитесь, такой лестницы в реальности не может быть. Ну, а раз есть дверь, то сразу захотелось изобразить и тюремного надзирателя: им я сделал хряка (у Кэрролла такого персонажа нет).

Королевский гонец, сидящий на полу камеры, конечно, несчастен, потому что его бросили в тюрьму до суда и даже до совершения преступления. (У этого гонца есть имя — Сляпник, а почему оно такое, можно будет узнать из самой книжки). Позднее мы узнаем, что его ещё и очень плохо там кормили. Поэтому я решил добавить в картинку крысу, нагло пожирающую кусок хлеба, который бедному заключённому кто-то бросил, и пьющую из его кружки. Вот такая грустная иллюстрация.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ ДВЕНАДЦАТАЯ.

Эта иллюстрация относится к эпизоду, когда Алиса оказалась в роли гребца в одной лодке с овцой.

Лодка тихо скользила по воде, проплывая то над густыми водорослями, то под деревьями — при этом всё время над рекой с обеих сторон угрюмо нависали высокие берега.
— Ой, прошу вас! Вон там растёт душистый камыш! — воскликнула Алиса во внезапном приливе восторга, заметив у берега заросли пахучего аира. — Он такой красивый!
Алиса подняла вёсла, и течение медленно понесло лодку прямо в колышущиеся заросли аира. А потом рукава были аккуратно закатаны и детские ручонки опущены в воду по локоть, чтобы переломить стебли как можно ниже. На время Алиса позабыла про Овцу с её вязаньем; перегнувшись через борт так, что кончики спутавшихся волос оказались в воде, она азартно, с горящими глазами рвала столь милые её сердцу тростинки аира и складывала их вместе.
— Только бы лодка не перевернулась! — говорила она сама себе. — Ой, а вон там какая красивая тростинка! Как обидно, что мне до неё не достать!

Этот фрагмент имеет массу подтекстов и скрытых смыслов, но тут я не буду повторять свои комментарии к нему, которые написал для книги, ограничусь чисто визуальными вещами. Прежде всего, Кэрролл задал непростую задачу своим иллюстраторам своими “scented rushes”. Это название относится к аиру — водному растению, которое у нас хоть и растет, но почему-то совершенно не на слуху у народа. Изображая его, я старался не нарушать ботанических описаний.

С этим аиром интересно то, что соцветия зазеркального аира, стоило Алисе их сорвать, почти мгновенно теряли свежесть и красоту, но Алиса этого не замечала. Мне показалось важным как-то передать это превращение (нагруженное автором большим смыслом!) в картинке, и я сделал вот что: соцветия аира, растущего в воде, получили у меня молодые и миловидные женские лица. А в охапке, которая лежит в лодке, тоже можно заметить одно такое соцветие, но у него уже старческое, сморщенное лицо. Может быть, для того чтобы это разглядеть, зрителю придется перевернуть иллюстрацию вверх ногами. Что ж, отлично: созерцание картинки — тоже работа!

Пейзаж, данный Кэрроллом, очень хорош для вертикальной композиции: в нее прекрасно вписываются «угрюмо нависшие над водой высокие берега реки». А над берегами я решил повесить солнце, озадаченное действиями Алисы. Ведь солнце у нас уже стало одушевленным персонажем — правда, в поэме «Морж и Плотник», но это не так уж важно.

Овца, конечно, должна с неодобрением следить за действиями Алисы, и я надеюсь, что это отношение мне удалось передать. Кроме того, в книге она к этому моменту вяжет уже четырнадцатью парами спиц. Хотите верьте, хотите нет, хотите — пересчитайте, но спиц я у нее изобразил ровно двадцать восемь. Конечно, такая точность в рисунке совершенно не требуется, можно было просто изобразить некую беспорядочную массу торчащих заостренных палочек, но почему-то мне захотелось сделать ее вязание максимально правдоподобным. Я даже изучал картинки в Интернет-руководствах по вязанию, правда, там более чем на четырех спицах вязать не предлагается.

Не знаю, как кому, а мне этот эпизод с собиранием аира представляется грустным. Таким я и постарался его нарисовать.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ ТРИНАДЦАТАЯ

Персонаж, изображённый на этой иллюстрации, всем хорошо известен. Самуил Маршак в своё время дал ему имя Шалтай-Болтай; в моём переводе он именуется по-другому — Шаляй-Валяй (в причины этого выбора здесь вдаваться не буду, поскольку в этих заметках я решил не затрагивать собственно переводческие проблемы, а рассказывать только о работе над иллюстрациями; но в комментарии к книжке все мои переводческие решения, естественно, обоснованы).

Начну с композиции. В рисунках я вообще люблю необычные ракурсы, углы зрения и проекции. В иллюстрациях к «Стране Чудес» я прибегал к ним неоднократно (например, сцену падения в колодец построил наподобие снимка, сделанного панорамным объективом), здесь, в «Зазеркалье», использовал реже. Однако сцена встречи двух персонажей, находящихся на разных уровнях (один внизу, на дорожке, другой — на высокой стене) просто сама подсказывает неординарную композицию: глаз художника может смотреть на эту сценку на уровне либо одного персонажа, либо другого.

Вообще сегодняшнее изобразительное искусство, мне кажется, находится под сильным давлением кинематографа. В современных фильмах камера может находиться практически в любой точке пространства, помещая зрителя хоть в облака, хоть в замочную скважину, хоть в камеру холодильника, хоть в трещину между половицами. Вот и иллюстраторам хочется разнообразить визуальную проекцию. Но вернусь к своей картинке.

Чаще всего эту встречу изображают, глядя как бы снизу вверх, с позиции Алисы. Мне же захотелось подняться на уровень Шаляй-Валяя и даже повыше — в точку, с которой откроется широкий горизонт. Снова мы видим дальний лес и «шахматное» поле, но на сей раз его пересекает стена, начинающаяся там, где сидит Шаляй-Валяй, и уходящая неизвестно куда. Мне показалось важным подчеркнуть неясность функции этой стены. Что от чего она отгораживает и зачем вообще нужна, в сказке не говорится. Впрочем, такой вопрос — зачем? — полностью лишён смысла в зазеркальном королевстве абсурда, он там вообще никогда не ставится.

Теперь о самом Шаляй-Валяе. Мне захотелось сделать его этаким франтом — недаром же у Кэрролла он так похваляется своим галстуком. Отсюда и белая рубашка с отогнутыми уголками воротничка, белые же перчатки (разумеется, четырёхпалые — помните, что я писал про Белую Королеву?), малиновый костюм-комбинезон, модные туфли и, наконец, взбитый хохолок волос на высоком лбу. (На всех других рисунках этого персонажа, которые я видел, он изображен лысым — в чём, разумеется, есть большой смысл, поскольку это яйцо, но у меня в данном рисунке как-то сама собой выстроилась своя логика.)

Главным же ключиком к изображению персонажа стала для меня следующий фрагмент:

И, осклабясь едва ли не до ушей, он наклонился вперёд и протянул Алисе руку (казалось, ещё чуть‐чуть, и он свалится со стены). Пожимая руку, девочка следила за Шаляй‐Валяем с тревогой. «Если он улыбнётся ещё шире, — подумала она, — то уголки рта сойдутся у него на затылке, и тогда я не знаю, что станется с его головой! Боюсь, она отвалится!»

Именно этот момент — когда уголки рта грозятся сойтись на затылке у Шаляй-Валяя — я и изобразил. Кэрролл прибег здесь к логическому трюку — доведению наблюдаемой тенденции до абсурда, так что я просто повторил этот трюк в рисунке. Надеюсь, что улыбка моего персонажа получилась не очень страшная — во всяком случае, мне кажется, что нет.

<

ИЛЛЮСТРАЦИЯ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

Это иллюстрация к знаменитому стихотворению "Jabberwocky". Это единственное стихотворение в книжке, которое я не стал переводить сам — использовал старый перевод 1924 года, выполненный Татьяной Львовной Щепкиной-Куперник: «Верлиока». Дело в том, что я уже опирался на этот перевод при работе над переводом поэмы «Охота на Угада» и теперь, естественно, отказаться от него не мог. Да и не хотел: мне перевод Щепкиной-Куперник очень нравится (гораздо больше, чем все остальные):

Было супно. Кругтелся, винтясь по земле,
Склипких козей царапистый рой.
Тихо мисиков стайка грустела во мгле,
Зеленавки хрющали порой.

Всё стихотворение цитировать здесь не буду, а приведу те строфы, что непосредственно иллюстрируются в картинке:

И пока предавался он думам своим,
Верлиока вдруг из лесу — шасть!
Из смотрил его — жар, из дышил его — дым,
И, пыхтя, раздыряется пасть.
Раз и два! Раз и два!.. Окровилась трава...
Он пронзил Верлиоку мечом.
Тот лежит неживой. А с его головой
Скоропясь, полетел он скачом.

Мой герой, правда, не столько «пронзает» Верлиоку, сколько отрубает ему голову. Но ведь сказано же: «А с его головой... полетел он» — значит, голову так или иначе отрубить пришлось.

Про эту кэрролловскую поэму нужно понимать прежде всего, что это ПАРОДИЯ. Ведь детей в середине XIX века заставляли изучать древнеанглийскую литературу, образцы которой печатались в учебниках вместе с пояснениями и комментариями к непонятным словам. Вот Кэрролл и напридумал непонятных слов, а потом устами Шаляй-Валяя их прокомментировал. Когда викторианским детям это читали, они, не сомневаюсь, очень смеялись.

В пародийном ключе иллюстрировал эту поэму и Джон Тенньел. Если вы помните его Jabberwocky, то на это чудище он надел жилет. Штанов нет, а жилет есть!

Настроившись в кэрролловско-тенньеловском ключе, я тоже решил пошутить над Верлиокой и надел на этого ящера трусики в горошек. А ещё тапочки. Между прочим, тапочки потребовали целого исследования: я довольно долго смотрел в Интернете фотографии английских тапочек викторианской эпохи. И обнаружил среди них тапочки, точь-в-точь такие, как были у моей маленькой двоюродной сестры, когда мы на рубеже 50–60-х годов жили в одной большой коммуналке. Разница только в том, что на английских тапочках были ещё и бантики, которые я и перенёс в свой рисунок. Так что, Лариса, твои детские тапочки отчасти тоже были моим источником вдохновения!

А теперь про героя. У Тенньела это почему-то мальчик, что всегда вызывало у меня удивление. Ведь Кэрролл пародировал эпос типа «Беовульфа» или мифов про Гренделя, значит, убийца злого чудища должен быть сильным взрослым мужчиной. Сейчас как раз полно фильмов про таких героев — и все как на подбор актёры-культуристы.

Вот и моего героя я решил сделать таким «качком». Вы спросите: а почему он в шортиках? Когда я смотрел старые рисунки, то оказалось, что там и герои, и чудища в большинстве своём ходят без штанов в одних коротеньких туниках. Ну, сами понимаете, в нашу «пуританскую» эпоху такого допустить нельзя, поэтому я и одел своего героя в шорты. Считайте их условным фиговым листком, шутливым анахронизмом — таким же, как и трусики на Верлиоке.

В целом мне было весело рисовать эту иллюстрацию, и не скрою, она у меня в этой серии — одна из самых любимых.

Читать окончание статьи