© Д.И. Ермолович, 2017 г.
ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНЫЙ ПЕРЕВОД: КРИЗИС ГУМАНИТАРНОСТИ
Эта статья написана по итогам первого конкурса по устному синхронному и последовательному переводу «Косинус Пи», состоявшегося в сентябре 2017 года. Конкурсанты соревновались в двух номинациях — «Потенциал» и «Профессионал», предназначенных соответственно для начинающих переводчиков и для тех, кто считает себя действующим и уже сложившимся профессионалом.
Автору этих строк довелось участвовать в конкурсе в качестве председателя жюри во второй номинации. Эта работа позволила сделать некоторые наблюдения ещё в ходе соревнований, однако конкурсные переводы оказались настолько интересным материалом, что я сразу принял решение заняться их более глубоким изучением. И вот, получив в своё распоряжение видеозапись конкурса, я сосредоточил внимание на выступлениях финалистов в категории «устный последовательный перевод».
В своё время в статье «Детская болезнь размазни в устном последовательном переводе» {1} мне довелось разбирать типичные ошибки начинающих и непрофессиональных переводчиков. Теперь же представился случай (конечно, в рамках результатов ограниченной группы финалистов) обобщить практику профессионалов.
Да простят меня эти замечательные люди за то, что я намного меньше буду говорить о достоинствах их работы (которые, разумеется, велики, ибо не зря эти люди выдержали жёсткий конкурсный отбор и предварительные соревнования среди сотен участников), чем об ошибках, ими допущенных. Я сделаю упор на ошибках, чтобы, во-первых, выдержать единство подхода с предыдущей статьёй об устном последовательном переводе, а во-вторых, сделать статью максимально полезной в надежде, что анализ недостатков поможет как самим конкурсантам, так и другим переводчикам их избегать.
Образ профессионала
У читателей может возникнуть вопрос: по каким же критериям относить переводчиков к числу профессионалов? Сразу скажу, что решил вынести этот вопрос за скобки и считать профессионалами тех, кто сам причислил себя к таковым и был допущен техническими экспертами (мне, к сожалению, неизвестными) к соревнованиям в этой категории. Такое допущение, впрочем, соответствует жизненной ситуации: в большинстве случаев заказчик, впервые приглашающий на устный перевод фрилансера, вынужден полагаться либо на его собственное заявление о своей профессиональной квалификации, либо на мнение коллег или рекомендателей.
Из этого принципа, впрочем, пришлось сделать одно исключение. Перевод одного из участников со всех точек зрения — а именно в плане смысловой и логической адекватности, лексической и синтаксической корректности, связности и манеры подачи — оказался ниже критического уровня, который я считаю минимально приемлемым. Мне трудно судить, что именно было причиной такого результата — усталость, перенапряжение, недомогание, сам факт участия в публичном соревновании перед жюри, какие-то внешние факторы, а может быть, всё-таки недосмотр экспертов и недостаточная квалификация, — но переводные тексты данного конкурсанта мне пришлось исключить из рассмотрения: ошибки были им допущены практически в каждой смысловой синтагме, и их разбор превратил бы аналитическую статью в лекцию по основам грамматики английского языка и культуры русской речи.
Вообще я думаю, что стрессовые факторы, обусловленные участием в конкурсе, не заслуживают учёта при анализе ошибок: ведь и в реальной практике переводчику подчас приходится действовать, испытывая напряжение, усталость, в присутствии критически настроенных людей и т.д., но скидок на эти неблагоприятные обстоятельства заказчики не делают, и уровень профессионализма в работе опытного переводчика не должен существенно от них зависеть.
Итак, из пяти финалистов рассмотрим перевод четверых. Я не буду называть ни фамилий, ни каких-либо других характеристик этих конкурсантов, но, выводя некий обобщённый портрет, скажу, что все они, судя по внешнему облику (их анкетными данными я не располагаю), — молодые люди в возрасте примерно от двадцати пяти до тридцати пяти лет. Согласитесь, такой возрастной диапазон соответствуют нашему представлению о типичном последовательном переводчике: как правило, именно в этом энергичном возрасте переводчики уже накопили опыт сопровождения делегаций и последовательного перевода встреч, переговоров, лекций, речей и презентаций.
Если говорить о половом составе, среди финалистов был лишь один молодой человек, все остальные — девушки. Несмотря на это, в дальнейшем применительно к любому из конкурсантов я буду пользоваться существительным мужского рода переводчик и, соответственно, местоимением он.
Что переводили
Особую краску добавило конкурсу то, что в испытаниях последовательных переводчиков им были предложены отнюдь не аудио- или видеозаписи. На сцену поднялись и сели за стол живые ораторы — носители как русского, так и английского языка в двух его вариантах (североамериканском и британском). К тому же это были настоящие лекторы-интеллектуалы, привычные к публичным выступлениям и дискуссиям: артист и антрополог Эйдриан Кристиан (Канада), журналист Эдуард Крэбтри (Великобритания), писатели и учёные Андрей Новиков-Ланской и Марина Сидорова.
Ораторы говорили без бумажек и проявили, помимо красноречия, ещё и восхитившую меня способность насытить свою речь именно теми «трудностями перевода», с которыми, как правило, хуже всего справляются российские переводчики. Да и сам жанр, в котором они выступали, оказался непрост для перевода. Это были довольно академичные и подчас абстрактные рассуждения, слушая которые, переводчику требовалось уследить за тонкими логическими и семантическими связями и нюансами в развитии мысли оратора. Нужно отметить, что для фиксации таких нюансов система переводческой скорописи не очень хорошо приспособлена. Память же может их не удержать, и переводчику грозит опасность сбиться на общие слова и банальности, исказить или вообще выхолостить мысль выступающего. (Что в некоторых случаях и произошло — примеры я приведу ниже.)
Удачным организационным ходом было то, что ораторы выступали парами. Каждый из собеседников не только предъявлял аудитории и переводчику свой монолог, но и реагировал на высказывания содокладчика. Поэтому конкурсантам необходимо было не просто выдать некий перевод, а и позаботиться о том, чтобы участники разговора адекватно поняли друг друга. Малейшая неточность могла стать основой недопонимания и по мере продолжения разговора разрастись в глубокий разрыв между тем, что было сказано, и тем, на какие идеи реагировали собеседники, вынужденные общаться через посредника.
Однако пора переходить к более конкретному анализу переводов с примерами. {2}
Детские болезни
Для начала проверим, в какой степени наши конкурсанты избавились от «детских болезней», о которых шла речь в моей статье, упомянутой выше.
Начнём со слов-паразитов. Речь наших профессионалов тоже оказалось от них не полностью свободной, но надо отдать им должное: это были не столь примитивные слова-паразиты (вот, значит, как бы, что ли, так сказать), какие мне довелось слышать от слабо подготовленных переводчиков. Лишь один раз за тот час, в течение которого шёл финал, я услышал внедрившуюся во фразу переводчика вопросительную частицу-паразит да?, ставшую сегодня бичом русской речи:
Ну, в принципе гуманитарные науки связаны с человечеством, да? [1]
(Добавлю в скобках, что фраза [1] явилась в чистом виде собственным творчеством переводчика, и к ней я вернусь в конце статьи.)
Те слова-пустышки, что всё же встречались в переводе конкурсантов, выглядели не столь очевидными паразитами, маскируясь под значимые члены предложения. Это были вводные слова конечно (же), опять же, в принципе. У одного из конкурсантов излюбленным выражением оказалось конечно же, у другого — опять же. Переводчики вставляли их без нужды чуть ли не в каждую русскую фразу, однако, поскольку предложения были распространёнными и длинными, эти вставки не сильно резали слух и в целом не повлияли на общее впечатление о качестве перевода.
Должен отметить, что такие явления, как подводка, торможение, смысловая разделка, комментаторство и ссылка на оратора в третьем лице, о которых я писал в прошлой статье, оказались для конкурсантов нехарактерны. Если какие-то из них встречались, то в единичных случаях, а последнее не имело места вообще. А вот с перебором синонимов дела оказались похуже. Его пришлось слышать неоднократно, хотя от некоторых переводчиков чаще, чем от других:
I’m not aware of that.
Опять же, я не совсем понимаю эту концепцию, не совсем её осознаю. [2]
Вторая опасность, которую я вижу…, это то, что мы очень мало думаем о взаимодействии культуры с цифровыми технологиями.
And there's another thing that I would like to mention in this regard, and that is the liaison, the interaction between the culture and the digital technologies. [3]
Мы очень часто принимаем как данное, что…
We take it now for granted, we believe that… [4]
Мы предполагаем, что разглядывать картину «Переход Суворова через Альпы» в Интернете — это то же самое, что смотреть на неё в музее. Нет, это не так, потому что её величина — 4 на 5 метров, и говорить о том, что мы получаем тот же эффект, нельзя.
I believe it is erroneous to assume that looking at a painting like “Suvorov Passing through the Alps,” on the Internet is a good substitution, is a good proxy for watching it live, because the live painting is 4 by 5 meters, and you get a different effect, you get a different impression whatsoever. [5]
Вряд ли имеет смысл доказывать, что в переводе слов и оборотов семантически избыточными парными соответствиями нет ни необходимости, ни стилистического изящества. К тому же крайне приблизительные соответствия liaison и proxy в примерах [3] и [5] неуместны и наводят на подозрение, что переводчику — увы, некстати — захотелось блеснуть знанием неординарных словечек. (Это подозрение подкрепляется и употреблением таких книжных лексических единиц, как erroneous и whatsoever: вместо первой из них естественнее сказать “wrong” или “a mistake”, а вторая в данном контексте даже ошибочна, так как употребляется всегда лишь в отрицательных конструкциях.)
В статье о «детских болезнях» я отмечал в работе слабо подготовленных переводчиков также такие явления, как словесная избыточность, отсебятина и смысловые потери. Профессионалам эти недостатки, увы, тоже оказались не чужды и заслуживают более подробного рассмотрения. Однако они проявились несколько иначе, поскольку переводчики работали в особом режиме — они выполняли перевод…
Не прерывая оратора
Здесь я снова должен упомянуть того переводчика, чья работа была исключена мною из рассмотрения. Это был единственный конкурсант, попросивший ораторов делать паузы для перевода между фрагментами длиной в одно-два предложения. Ни один из других четырёх переводчиков не обращался к выступающим с подобной просьбой; более того, никто не делал попыток ни останавливать оратора, ни даже использовать естественные паузы в его речи, а дожидался от него явного приглашения — либо словесного, либо в виде жеста руки или поворота головы в сторону переводчика.
Ораторы же, особенно англоязычные, увлекались выступлением и порой напрочь забывали о том, что их слова нуждаются в переводе. Практикующие переводчики знают, что такое случается сплошь и рядом: ведь английский язык сегодня — язык международного общения, и носители этого языка реже других прибегают к помощи переводчиков, а следовательно, не привыкли говорить, делая паузы.
Самый длительный — четыре с половиной минуты — фрагмент не прерываемой переводчиком речи прозвучал из уст Эдуарда Крэбтри. Письменная запись этого фрагмента содержит 3090 знаков, или 565 слов, то есть две страницы текста. Переводчик терпеливо воздерживался от вступления и включил свой микрофон лишь тогда, когда оратор наконец передал слово содокладчику. Перевод длился ровно столько же времени, а его текстуальная запись имеет объём 3539 знаков, или 540 слов. Когда переводчик закончил, зал разразился аплодисментами.
И действительно, выдержке переводчика можно было поаплодировать. Мне даже вспомнились рассказы о достижениях, которыми славились великие переводчики первой половины двадцатого века, работавшие в Лиге Наций: они могли слушать выступления дипломатов, длившиеся хоть час, хоть два часа, а потом воспроизводить их на другом языке в течение такого же времени.
Сегодня тоже существуют регламентируемые протоколом мероприятия (например, некоторые виды дипломатических контактов и встреч, а также официальные переговоры или приёмы с участием руководителей компаний и организаций), на которых переводчику может быть строго запрещено прерывать говорящего. Чаще всего в таком режиме работают штатные переводчики, и они, разумеется, должны быть к нему подготовлены. Однако сразу оговорюсь, что тему последовательного перевода на протокольных мероприятиях я выношу за рамки этой статьи — у данной разновидности перевода много специфических черт, да и конкурсные задания были далеки от её имитации.
В целом современная эпоха диктует иные ритмы и темпы. Ораторы на различных международных конференциях и встречах выступают сегодня почти исключительно под синхронный перевод, благодаря которому смысл сказанного доносится практически одновременно до всех разноязыких слушателей. Примерно того же эффекта ждёт публика и там, где ещё вынуждены применять перевод последовательный: аудитории скучно сидеть и выслушивать нескончаемый звуковой поток непонятной им речи. Это слишком непроизводительная трата их времени и внимания.
Да и оратору необходим контакт, обратная связь с аудиторией. Представьте себе, что он пошутил, скаламбурил или сказал что-то неординарное и парадоксальное: ему, естественно, хотелось бы оценить реакцию публики на свои слова (услышать смех, увидеть поднятые брови) как можно быстрее, а не спустя несколько медленно тянущихся минут, в течение которых слушатели будут, опустив глаза, играть со своими мобильными телефонами, на которых успеют набрать пару страниц текста, или просмотрят целый видеоклип, а то и вздремнут, прежде чем до них донесётся голос раскрывшего наконец рот переводчика.
Для человеческого восприятия оптимально, когда речь оратора состоит из коротких периодов, за которыми следует перевод. Люди готовы терпеть поток непонятной им иностранной речи лишь пару десятков секунд; это время они могут потратить на то, чтобы переварить и лучше осмыслить перевод сказанного ранее; а затем, чтобы они не отвлеклись на что-то другое, их вниманию снова нужно дать работу, а уму — пищу, предъявив перевод следующего фрагмента речи. И так далее в том же режиме: частое чередование отрезков оригинала и перевода создаёт и у слушателя, и у выступающего ощущение реального, а не отложенного общения.
Отвечу на ожидаемый вопрос: а как добиться такого чередования, если оратор увлёкся, утратив всякое ощущение времени, или мнит себя слишком важной персоной, чтобы беспокоиться о проблемах несчастного толмача?
Позволю себе дать советы на основе личного опыта. Прежде всего нужно постараться поговорить с оратором до начала работы. Установить с ним доброжелательный контакт, дать понять, что вы с ним — не противники, борющиеся за внимание публики, а союзники, что вы горите желанием помочь ему установить с аудиторией столь необходимую ему связь и что ваша маленькая просьба о паузах в речи продиктована не попыткой облегчить свою жизнь, а исключительно горячим желанием как можно оперативнее доносить до слушателей его мысли во всём их блеске и полноте.
Конечно, не исключено, что даже после такой беседы оратор мгновенно забудет о вашем существовании, взявшись за микрофон, и, что называется, понесётся во весь опор, собираясь закатить сорокаминутное представление одного актёра. Однако это не значит, что переводчик должен безропотно принять роль агнца, отданного на заклание. У вас остаётся куча возможностей.
Во-первых, не ждите милостей от фортуны, точнее, приглашающих жестов и фраз от оратора или председательствующего: научитесь мгновенно включаться в работу, едва оратор сделает малейшую паузу. (Кстати, в речи мистера Крэбтри было немало пауз, причём вполне длительных, которыми переводчик почему-то не воспользовался. Может быть, конкурсант намеренно хотел блеснуть перед жюри своими выдающимися способностями? Так или иначе, насколько его тактика оправдала себя, мы увидим ниже.)
Во-вторых, не бойтесь привлечь к себе внимание жестом (например, приложив руку к груди), покашливанием или даже короткой фразой (например, “May I now translate?”, “May I?”, или, называя оратора по имени, “Mr Crabtree?”, “Edward?”).
Наконец — в том случае, когда оратор пауз не делает и игнорирует все ваши попытки привлечь внимание, — просто начинайте перевод, когда сочтёте нужным, даже если для этого придётся перебить оратора на полуслове. При наличии микрофона вам даже не придётся напрягать голос; если же микрофон отсутствует, вдохните поглубже и «включите» голос на слегка повышенный уровень громкости. Не бойтесь, это отнюдь не невежливость, а производственная необходимость. На протяжении всех долгих лет, в течение которых я брался за работу последовательным переводчиком, не было ни одного случая, когда оратор воспринял бы такой поступок неадекватно. Наоборот, увлечённые лекторы осознавали, что сами допустили оплошность, вынудив переводчика к такому шагу, и нередко позже извинялись за неё.
Есть ещё одна — может быть, самая веская — причина, по которой я настоятельно рекомендую переводчику переводить одно-два, максимум три предложения кряду. Эта причина проистекает из сакрального вопроса, который я сформулирую не совсем академически, но зато именно так, как могут спросить заказчики и слушатели:
А много ли наврал переводчик?
Чтобы воспроизвести мысли оратора, высказанные на протяжении четырёх с половиной минут, конкурсант вёл запись — очевидно, прибегая к переводческой скорописи. Эта система, основоположником которой в нашей стране был Р. К. Миньяр-Белоручев, хороша тем, что действительно помогает зафиксировать ядерные смысловые и синтаксические структуры сказанного. Однако она в гораздо меньшей степени пригодна для фиксации тонких оттенков мысли, выражаемых поверхностными структурами и отдельными единицами плана выражения.
Когда речь выступающих построена сложно, подчас витиевато (что и имело место на конкурсе), передача нюансов и точный выбор лексических единиц приобретает особо важное значение. Поэтому запись записью, но наилучших результатов переводчику удаётся добиться, активно задействуя механизмы кратковременной памяти, помогающей зафиксировать и образную «картинку», и стилистический рисунок сказанного.
Однако кратковременная память потому и называется так, что она удерживает информацию лишь ограниченное время. Как указывает Википедия со ссылкой на труды психологов {3}, продолжительность хранения информации в кратковременной памяти — около 20 секунд, а после 30 секунд «след информации становится настолько хрупким, что даже минимальная интерференция разрушает его».
20 секунд — это как раз время произнесения примерно трёх предложений средней длины. Если же переводчик берётся переводить выступление значительно более длинными фрагментами, он почти наверняка будет терять или искажать немалую часть существенной информации.
Надо сказать, что наш рекордсмен, терпеливо дожидавшийся, пока не иссякнет вдохновение у оратора, в целом неплохо передал основные смысловые вехи в его выступлении. Однако только ли этого мы ждём от состоявшегося профессионала? Устроят ли слушателя смысловые опущения, неточности в деталях и, что ещё интереснее, его добавления к тексту «от себя»? К сожалению, всего этого в переводе было немало. Приведу примеры (в скобках даётся более точный перевод отрывка):
…that links it with what we’re talking about, it’s the future of cultures… (Отсюда связь с темой, которую мы обсуждаем, — с будущим культур)
…это очень важный момент, который связан с темой, которую мы сегодня обсуждаем, поскольку мы говорим о культуре. [6]
Здесь можно отметить: а) смысловую неточность, связанную с неоправданной генерализацией: «будущее культур» — более определённая тема, чем «культура» вообще; б) ненужную добавку от себя про «очень важный момент».
…the Beatles, arguably, were one of the first global cultures. («Битлс» были одним из первых проявлений глобальной культуры, хотя это не бесспорно.)
И многие эксперты, многие люди заявляют, что «Битлс», возможно, были первым образцом глобальной культуры в том смысле, как мы её сейчас понимаем. [7]
Тут сделаны обширные и совершенно излишние добавки от себя. К тому же перевод засорён повтором и перебором слов — «многие эксперты, многие люди».
I’m not a Beatles fan, but I’m quite proud of coming from the area… (Я не поклонник «Битлс», но я весьма горжусь тем, что родом из тех мест…)
Я в определённой степени горд тем, что я родился недалеко от того места… [8]
Налицо смысловой пропуск — никак не передано утверждение говорящего, что он не поклонник «Битлс».
I’m part of a large minority that didn’t think it was a very good idea. (Я принадлежу к тому многочисленному меньшинству, которое не одобрило эту идею.)
Я принадлежу к тому всепоглощающему меньшинству, которое считает, что это неправильный шаг. [9]
Смысл подвергся искажению и даже выхолащиванию: «многочисленное меньшинство» превратилось в некий оксюморон «всепоглощающее меньшинство», к тому же крайне неудачно выраженный, — скорее всего, переводчик хотел сказать «подавляющее меньшинство», но и это звучит в худшем случае как нелепость, а в лучшем — как шутка, хотя никакой попытки пошутить оратор в этой фразе не делал.
I’m not going to talk politics so I’m not going to espouse political opinions, but I think it’s fair to say that Brexit is a retreat… a part of a retreat from global culture. (Я не собираюсь говорить о политике и не хочу пропагандировать политические позиции, но думаю, справедливо будет сказать, что Брексит — это в чём-то отступление от глобальной культуры.)
— [10]
Вся эта фраза вообще осталась без перевода.
As Einstein said, Albert Einstein, if we have a third world war, then the war we fight next will be with bows and arrows. (Как говорил Альберт Эйнштейн, если у нас будет третья мировая война, то следующую войну мы будем вести уже с помощью луков и стрел.)
…как говорил Эйнштейн, если и произойдёт третья мировая война, если такая возможность будет рассматриваться в будущем, то эта война будет гораздо более разрушительной для обеих её сторон. [11]
Тут, увы, мысль автора оказалась полностью искажена и замещена выдумкой. Вероятно, в записи был допущен какой-то сбой, а собственная память спустя столько времени уже ничем не смогла переводчику помочь.
Другие конкурсанты переводили не столь длинные, но тоже, на мой взгляд, чрезмерные по длительности фрагменты. И в их переводах нашлось ещё больше смысловых искажений, неточностей, пропусков и «отсебятины». Все примеры этого заняли бы в этой статье слишком много места, поэтому ограничусь некоторыми наиболее яркими:
In fact, I really appreciate very much the comment on the collapse—as I see it, it’s a collapse—of local and global culture. (Мне кажется очень правильным замечание о крахе — а на мой взгляд, это именно крах — локальной и глобальной культуры.)
…я хотел бы поддержать его идею о том, что сейчас культура делится на локальную и глобальную. [12]
Мысль оратора искажена и, к сожалению, низведена до банальности.
I promote a local culture, which is the English-language stand-up comedy scene here in Russia, in Moscow. (Я продвигаю локальную культуру, а именно жанр юмористических монологов [или: жанр стэндап-юмористики] на английском языке здесь в России, в Москве.)
Я, со своей стороны, могу использовать этот ресурс для продвижения локальной культуры, например, создания некоторого англоговорящего сообщества в России… [13]
Смысл искажён, перевод не слишком вразумителен, вынуждая слушателей недоумевать: что за сообщество создаёт оратор? По какому принципу? Кстати, такие вопросы вполне может задать содокладчик.
…we can facilitate dialog and preserve culture through the mass media prisms that presumably threaten culture. (Мы можем облегчить диалог и сохранить культуру с помощью именно тех каналов СМИ, которые якобы угрожают культуре.)
…упрощение диалога между различными культурами как раз может быть достигнуто посредством использования различных медиа-каналов. [14]
Снова существенное искажение, не передающее авторский логический парадокс и низводящее мысль автора до банальности.
…we do not abide by the dichotomy that is prevalent in the narrative of our respective media outlets. (Мы избегаем контрастов, которые господствуют в информации/дискурсе/нарративе СМИ наших стран.)
…мы не делим друг друга по таким принципам. [15]
Смысл искажён, перевод туманен: в оригинале не было речи о том, чтобы делить людей по каким-то принципам, да никакие принципы и не назывались.
Создаётся устойчивое впечатление, что переводчики фиксируют в записи только отдельные, подчас случайные детали рассуждений лекторов, не успевая по-настоящему вникнуть в ход их мысли. Картинка-пазл, которую рисуют ораторы, тут же рассыпается в их памяти, случайным образом удерживающей лишь отдельные элементы пазла. По этим разрозненным элементам переводчик пытается восстановить целостную картинку, но, поскольку он не проникся логикой и идеей оратора, чаще всего он заполняет пробелы банальностями или непонятной отсебятиной.
Полагаю, этих примеров достаточно, что высказать главный аргумент в пользу необходимости переводить короткими фрагментами: только в этом случае можно надеяться, что переводчик удержит в памяти (если не сможет записать) не только какую-то группу актантов, но и ту логическую и концептуальную канву, в которую они уложены, а также важные детали и образы.
Прецизионная лексика
Что обязательно должен фиксировать переводчик, если он переводит фрагментами более одного предложения, так это прецизионная лексика, то есть имена, названия, количественные сочетания — элементы дискурса, которые не должны подвергаться искажению, опущению и, как правило, никаким заменам и трансформациям в переводе.
Таких единиц в выступлениях ораторов было немного, но переводчики справились с ними весьма неровно. Например:
This brings a time-space compression that spans about 7,000 kilometers and brings an audience that is on three continents into this local… localized culture.
…несмотря на тысячи километров, которые разделяют меня от моих зрителей, и несмотря на то, что мои зрители находятся на трёх континентах, мы все представляем собой некую локальную культуру. [16]
Как видим, точная цифра — 7000 преобразилась в переводе в неопределённые «тысячи». Это не нанесло ущерба общему смыслу предложения и, конечно, не может считаться серьёзной ошибкой. Но меня гложет вопрос: когда переводчик ведёт запись, разве он знает наперёд, какая цифра является важной, а какая нет? Мы ведь не знаем, не построит ли оратор на этой цифре свои дальнейшие рассуждения, не сопоставит ли её с какой-то другой величиной.
Трудность устного перевода в том, что текст предъявляется аудитории и переводчику по мере формирования. Порой и сам автор не знает, что он скажет дальше. Почему же переводчик не зафиксировал точную цифру? Не успел? В таком случае система переводческой скорописи освоена им недостаточно эффективно.
Весьма произвольно обходились переводчики и с именами собственными, подчас просто выбрасывая их из своего перевода:
…in the words of the poet W. H. Auden, “we must love one another or die.” (Говоря словами поэта Уистена Хью Одена, «мы должны полюбить друг друга или умереть».)
И, как говорил один поэт, у нас есть только два выхода: либо мы любим друг друга, либо мы убиваем друг друга. [17]
В этом переводе опущено имя знаменитого в Англии и США, но, к сожалению, слабо известного в России поэта. Возможно, конкурсанту это имя также не было знакомо, и он не решился его воспроизвести. Потеря в данном контексте не велика, т.к. поэт упомянут мимоходом, но не могу не отметить, что Нобелевский лауреат Иосиф Бродский называл Одена «величайшим умом двадцатого века», и лингвисту-переводчику желательно всё-таки знать это имя.
Нетвёрдым знанием, вероятно, объясняется и прискорбная ошибка, когда переводчик исказил английское соответствие библеизму Апокалипсис, прибавив к английскому Apocalypse лишний слог и сдвинув ударение (получилось нечто вроде [ˌæpǝ'kælɪpsɪs], почти как по-русски). Самое забавное, что в этом не было никакой необходимости, потому что в оригинальном тексте русского лектора слово Апокалипсис отсутствовало, а было лишь слово апокалиптический, которое переводчик передал вполне успешно:
При том, что у меня ни как у учёного, ни как у писателя нет никакого апокалиптического, пессимистического взгляда на будущее…
And neither as a scientist nor as a writer I have an apocalyptic or pessimistic outlook of the future, and I believe that there is no dooming (siс!) or there’s no looming Apocalypsis (siс!) coming for us… [18]
Не могу не отметить, что данный фрагмент перевода страдает и недостатком, о котором я писал выше, — склонностью к ненужному перебору синонимических вариантов и повторам, к пресловутой словесной размазне. Из-за этой склонности переводчик не только сам себе выкопал яму с «Апокалипсисом», но попался и в другую ловушку, употребив лексически и грамматически некорректную в данном контексте форму dooming. Если бы он остановился там, где в моей записи стоит запятая, таких неприятностей не произошло бы.
Как оказалось, не всякое опущение имени в переводе можно списать на незнание, о чём свидетельствует следующий пример:
Мы до сих пор не можем договориться о Владимире святом, о Рюрике, о монгольском завоевании, и об Иване Грозном, и о Сталине...
…we can’t find any consensus on Vladimir the Saint, of Ivan the Bloody or other historic figures. [19]
Трудно предположить, что переводчику неизвестны перечисленные лектором имена. Между тем Рюрик и Сталин из перевода почему-то исчезли, прихватив с собою в Лету и монгольское завоевание. Увы, те имена, что остались в переводе, переданы на английский некорректно — *Vladimir the Saint вместо St. Vladimir и *Ivan the Bloody («Иван Кровавый») вместо Ivan the Terrible.
Читать дальше
{1} Ермолович Д. И. Детская болезнь «размазни» в последовательном переводе. // «Мосты» № 1 (5), 2005. — С. 47–58. Электронную версию статьи можно прочитать здесь.
{2} Все примеры из выступлений лекторов и конкурсных переводов приводятся согласно аудиозаписи, без редактуры повторов, оговорок и ошибок.
{3} Линдсей П., Норман Д. Переработка информации у человека. — М.: 1974.