В названии автомобиля «тоёта» соответствие yo = ё вытекает из системы транскрипции японских имён и названий, разработанной японистом Е.Д. Поливановым и принятой как стандарт еще во времена СССР. Из литературы, где приводится эта система, могу назвать собственную книгу «Имена собственные: теория и практика межъязыковой передачи» (М., Р.Валент, 2005, с.390 и сл.), а также, кроме прочих, книгу: З.Г. Прошина. Передача китайских, корейских и японских слов при переводе с английского языка на русский и с русского языка на английский. — М.: АСТ: Восток-Запад, 2007.

Сочетание йо пишется лишь в некоторых исключениях в начале слова (Йоко, Йокогама, Йокосука).

Не могу не отметить небольшую, но важную неточность в рассуждениях уважаемого Максима Александровича. Из них вытекает, что Toyota, Suzuki, Nissan, Honda — это якобы написания на английском языке. Нет, ничего подобного. Это написания японских названий на латинице, а точнее по системе романизации Хепберна, или Shūsei Hebon-shiki Rōmaji. Эта система является общепринятым в мире сводом правил транскрипции японских слов буквами латинского языка (ромадзи) и применяется не только в текстах на английском, но и на других языках, пользующихся латинским алфавитом.

Если хотите, это просто японские имена в альтернативной графике. От этого они не перестают быть японскими именами, точно так же, как Lada в латинской передаче не перестаёт быть русским словом (которое должно передаваться на языки, пользующиеся иной графикой, по правилам транскрипции с русского, а не с английского языка).

Система Хепберна хороша тем, что весьма строго, по принципу взаимно-однозначного соответствия, представляет фонологический (слоговой) состав японского языка. Тем же свойством обладает и система Поливанова. Поэтому между системой Хепберна и системой Поливанова тоже можно установить взаимно-однозначное соответствие. И это очень здорово, потому что позволяет переводчикам при передаче японских имён, встретившихся им в английском (французском, немецком и т.д.) тексте, не изучать исходные иероглифы, а прибегнуть к таблице соответствий между этими двумя системами. Ссылку на источники, где такие таблицы приводятся, я уже дал в предыдущей реплике.

Я с большим сожалением отмечаю, что в силу слабой грамотности в этом вопросе плохо подготовленные журналисты, переводчики и другие пишущие люди занимаются самодеятельностью, пытаясь применить правила транскрипции с английского языка к японским именам, написанным на ромадзи. Но будет ещё огорчительнее, если учёные-лингвисты станут оправдывать такие попытки. Это способно привести ситуацию только к ещё большему хаосу. Давайте вспомним, что велосипед уже изобретён!

Екатерина, вы живёте в Италии и не совсем точно спроецировали культурно-языковую проблему, актуальную в странах Запада, на русскую речевую практику. В русском языке нет проблемы «сексизма», связанной с использованием форм женского рода при обозначении профессий. Дело здесь не в этом, а в том, что некоторые формы женского рода звучат более разговорно, чем мужские (например, преподавательница, художница, лаборантка), а некоторые - иронично, пренебрежительно и даже грубовато (кассирша, директриса, дворничиха). Впрочем, многие женские формы лишены какой-либо выраженной разговорности — например, сотрудница, учительница, поэтесса, официантка. В официальном и возвышенном стилях обычно употребляются мужские формы («Позвольте представить нашего нового лаборанта Наталью», «поэт Марина Цветаева», «получила квалификацию повара»). Но некоторые женские формы ни в каких контекстах не могут быть заменены на мужские (актриса, ткачиха, спортсменка, заведующая).

Трудность употребления мужских форм названий профессий связана с необходимостью их согласования с определением и сказуемым. Фразы вроде «Вошла молодая врач», «Наш директор приказала», «Финский министр нанесла визит» звучат с определённым напряжением. Многие лингвисты считают их ненормативными, но беда в том, что строго нормативное согласование — «Вошёл молодой врач», «Наш директор приказал», «Финский министр нанёс визит» — является, как говорят специалисты, асемантическим, т.е. создающим неверное впечатление о субъекте описываемой ситуации, если этот субъект на самом деле женщина.

Нельзя дать однозначную рекомендацию о том, как избегать таких асемантических высказываний. В ряде случаев помогает добавление существительного-приложения женского рода, например: «вошла молодая женщина-врач», «известный композитор Губайдуллина заявила». В других случаях можно использовать более разговорную женскую форму названия профессии. В частности, в вашем письме, не являющемся каким-то официальным документом, я не вижу причин избегать слова преподавательница и тем более слова учительница — они никак не оскорбят этого человека.

А вот говорить и писать «моя преподаватель» я не рекомендовал бы. В этой связи вспоминается реплика студента и ловеласа Костика из гениальной советской телевизионной комедии «Покровские ворота» режиссёра Михаила Козакова.

Костик в исполнении актёра О. Меньшикова: — Легка на помине. Доцент.

Провожая после интимного свидания новую пассию, молодой человек сталкивается в коридоре коммунальной квартиры с медсестрой Людочкой, которая наивно спрашивает его про прежнюю подружку: «Костик, а где Светлана?» Знакомая Костика настораживается: «Какая Светлана?» Костик отвечает: «А... одна доцент. Я после вам расскажу, после».

Синтаксическая напряжённость такого сочетания — «одна доцент» — подчёркивает ту неловкую ситуацию, в которой оказался Костик, и вместе с блистательной игрой актёров создаёт в этом эпизоде яркий комический эффект.

Просматривал свои старые выписки и наткнулся на следующий замечательный пассаж, который, по-моему, выражает те же мысли:

Вы не уточнили, какие книги переводите, но, как я понимаю, речь идёт о художественной литературе. Если это так, то для решения вопроса будем действовать по методу аналогии, а для поиска примера обратимся к отечественной классике. Вспомним слова Остапа Бендера из «Золотого теленка» И. Ильфа и Е. Петрова:

Машина, как военный корабль, должна иметь собственное имя. Ваш «лорендитрих» отличается замечательной скоростью и благородной красотой линий. Посему предлагаю присвоить машине название — «Антилопа-Гну».

В этом пассаже «Антилопа-Гну» пишется с заглавных букв, потому что это имя собственное, присвоенное Великим Комбинатором отдельному автомобилю. А вот название автомобиля по его товарному знаку — «лорендитрих» — даётся со строчной буквы. В обоих случаях используются кавычки.

Так, собственно, и было принято в ту эпоху, когда слова «языковая норма» ещё что-то для кого-то значили, а все публикации подвергались тщательной правке знающими редакторами-стилистами. Обозначения как зарубежных, так и отечественных автомобилей, если имелись в виду именно сами машины, неизменно писались со строчной буквы и в кавычках: «москвич», «победа», «волга», «жигули», «вольво», «мерседес».

Приведу ещё пример из классического перевода:

К пяти часам пополудни, когда солнце ещё сияло во всю силу над Нью-Йорком, блестящий черный «форд, модель-Т» с заказной брезентовой крышей стоял у бордюра.

Так Василий Аксёнов передал название Model T Ford в своём переводе романа Э. Доктороу «Рэгтайм».

Несмотря на сегодняшнюю всеобщую свободу в обращении с русской орфографией, я пока не вижу оснований для отказа от прежних норм и рекомендую передавать Honda Civic как «хонда-сивик» (есть правило и о желательности дефиса между частями двойного названия).

Попутно об орфографии названий некоторых азиатских автомобилей: Suzuki — правильно «судзуки» (не «сузуки»), Toyota — «тоёта» (а не «тойота»), Mitsubishi — «мицубиси» (а не «мицубиши»), Hyundai — «хёндэ» (а не «хьюндай»). Это я к слову, на всякий случай. Да, я знаю, что неверные варианты сейчас очень распространены. Но и правильные варианты живы! Если есть возможность выбора, то рекомендую выбирать именно их.

Да, в целом верно. Я бы ещё добавил, что Church обычно пишут с прописной буквы, когда имеют в виду церковь как общественный институт, например: отделение церкви от государства — division between Church and State.

Конечно, заглавная буква нужна в составе полного названия отдельного храма, например: церковь Покрова на Нерли — the Church of the Intercession on the Nerl.

Американский словарь Random House выделяет два значения, в которых это слово должно писаться с заглавной буквы, а именно:

10) the Christian Church before the Reformation (христианская церковь до Реформации);
11) the Roman Catholic Church (римско-католическая церковь);

а также два значения, в которых оно иногда пишется с заглавной буквы (sometimes capitalized):

3) the whole body of Christian believers; Christendom (христианский мир в целом);
4) a Christian denomination (одна из христианских конфессий — например, the Methodist Church).

Впрочем, сама формулировка "sometimes capitalized” говорит о том, что правило нежёстко.

А я бы не стал безоговорочно исходить из умозаключений Анны Вежбицкой. При всём уважении к этому известному языковеду должен отметить, что она, как и многие другие исследователи языковой картины мира, подчас излишне увлекается так называемой внутренней формой слова, представляя её как доминанту в лексическом значении.

Вот Вежбицкая утверждает, что

Smirenie implies above all a serene acceptance of everything that happens, ... but the main stress is not on the ‘lowliness’ but on acceptance... By contrast, in humility the stress is not on acceptance and submission of will but on a preference for the last place, on a desire not to be treated as someone who is better than other people, on a deep dislike of vana Gloria ‘empty glory’.

И на каком основании это утверждается? На том, что смирение родственно слову смирный, а humility, humble — слову humiliate (унижать) и происходят от латинского humilis — низкий? Но делать подобные выводы так же наивно, как утверждать, будто для россиянина красные чернила, зелёные чернила или синие чернила все имеют черноватый оттенок (ведь чернила — от слова чёрный), а американец, используя выражение radio show (радиопередача), будто бы подсознательно хочет, чтобы ему даже по радио что-нибудь показывали.

На самом деле внутренняя форма слова (образы и ассоциации, формируемые его связями с родственными словами) способна ослабляться, нивелироваться или даже отрицаться в его актуальном языковом значении. Это особенно справедливо в отношении слов системного характера, т.е. слов, способных включаться в понятийно-терминологический аппарат той или иной сферы жизни и деятельности людей, вырабатываемый в ходе долгой коллективной традиции.

Вежбицкая в вышеприведённых цитатах рассуждает именно о концептуально-терминологических (для религии) значениях слов смирение и humility, а не о разговорных значениях или примитивно-бытовых осмыслениях, подчас витающих в мозгу непросвещённого обывателя. Конечно, понятие смирения трактуется в русской духовной традиции очень разнообразно, но вот что писал религиозный писатель схиигумен Савва (1898—1980):

Дорогой друг мой Д.! Ты спрашиваешь: "Что такое смирение?" На этот вопрос святые Отцы не дали единого и точного определения, но сущность его заключается в искреннем признании себя из всех самым последним и самым грешным, в забвении своих добрых дел и в познании своих грехов, своей немощи и бессилия.

Как видим, Савва начинает своё определение смирения не с всеприятия, покорности или подчинения (об этих понятиях он в этом определении вообще не упоминает), а с признания человеком себя самым последним и грешным из всех — то есть именно с того, что, по версии Вежбицкой, лежит якобы на самой периферии русского менталитета и опосредовано идеей всеприятия и подчинения.

Впрочем, нам нет необходимости углубляться именно в религиозные источники. В России к людям, использующим эти слова с осознанием их подлинного смысла, относятся не только религиозные деятели, но и все образованные люди, знакомые хотя бы со знаковыми произведениями русской литературной классики.

Вспомним слова старца Зосимы из «Братьев Карамазовых»:

Но спасет Бог людей своих, ибо велика Россия смирением своим. Мечтаю видеть и как бы уже вижу ясно наше грядущее: ибо будет так, что даже самый развращенный богач наш кончит тем, что устыдится богатства своего пред бедным...

Устыдиться своего богатства — значит отбросить гордость, признать себя недостойным, грешным. Вот в чём видит смирение старец Зосима, а вовсе не в умиротворённом согласии со всем происходящим (serene acceptance of everything that happens), как считает Вежбицкая.

Не буду отрицать, что такие понятия, как кротость, миролюбие, непротивление, покорность Божьей воле, а подчас и воле окружающих, тоже связываются в русской духовной литературе с добродетелью смирения. Но, если уж на то пошло, и в западной традиции humility тесно связано с этими понятиями. Англоязычная католическая энциклопедия даёт такую дефиницию:

The virtue of humility may be defined: "A quality by which a person considering his own defects has a lowly opinion of himself and willingly submits himself to God and to others for God's sake."

Здесь выделенное полужирным шрифтом прямо противоречит утверждению Вежбицкой о том, что "in humility the stress is not on acceptance and submission of will”.

Так что истинные акценты в значениях русского смирение и английского humility практически совпадают. Думать так позволяет мне и то, что как в русской, так и в западной духовной традиции добротель смирения (humility) однозначно рассматривается как прямая противоположность пороку гордыни, или гордости (pride, vainglory), о чём пишут практически все источники — не только английские (что отмечает Вежбицкая), но и русские. Именно гордость-то и надо смирять.

И вот этот ориентир, не вызывающий особых разночтений в трактовках на разных языках, никак не позволяет мне согласиться с мнением Вежбицкой о том, что в религиозных книгах humility и смирение «внушают читателям разные нравственные идеи» (suggest to their readers rather different moral ideas). Конечно, если иметь в виду вдумчивых читателей — но только такие и обращаются к серьёзным книгам.